Лесная крепость
Шрифт:
Бижоев продолжал следить за ним в бинокль, цецекал довольно – не ожидал, что такие таланты откроются в его подчинённом, тихом и скромном бойце, – цецекал и стирал пот со лба, переживал. Никогда так обильно он ещё не потел.
А Овчинников подполз уже к самому полотну, начал ковырять ножом чёрную промасленную намерзь, прилипшую к шпалам, обметавшую понизу рельсы, грязную, неуступчивую – нож брал её с трудом, но Овчинников не сдавался, ковырял и ковырял. Бижоев подумал о том, что, может быть, проще было снять охранников, доставить на их место своих людей и обеспечить себе, как говорят разные чиновные писаки, сектор работы, но потом протестующе дёрнул головой – бесполезно. И опасно – можно погубить всю группу… Овчинников продолжал работать, и командир немо шевелил губами, молясь за него.
Ни поездов, ни дрезин пока не было. Охранники так же, как и полчаса назад, тупо топтались на своих местах, даже человек, похожий на памятник, боролись с холодом. Овчинников благополучно выскреб ножом углубление под рельсом, втиснул туда мину, стараясь, чтобы пятка взрывателя – чувствительного механизма – оказалась точно под тяжёлой чугунной плотью. Когда паровоз наедет, надавит на неё всей своей чудовищной тяжестью, произойдёт взрыв.
Остриём ножа Овчинников подскрёб немного липкой масляной намерзи, замаскировал мину, набросал немного снега, припылил железный блеск.
Конечно, в таких условиях много не сделаешь, но Овчинников сделал всё, что мог, даже более, чем мог…
Неожиданно он насторожился – почувствовал, как что-то ударило по рельсам, сильно ударило, чугун даже зазвенел… Это услышали и охранники, ожили на своих местах, зашевелились, энергично забрякали одубевшей обувью, отогревая ноги, захлопали рукавицами… Где-то за лесом, уже недалеко отсюда, шёл поезд – очередной воинский эшелон. Очень неплохо было бы его оприходовать.
Бижоев услышал звук эшелона даже раньше, чем охранники и Овчинников, такова была акустика пространства: в воздухе неожиданно послышался шмелиный гуд, на мгновение он исчез, потом возник вновь – неровный, назойливый, недобрый. Бижоев приподнялся над снегом, словно бы хотел подать команду работавшему у полотна подрывнику – давай, уходи! Отползай, отползай!
Но Овчинников чего-то мешкал – присыпал мину крошкой, подгребал к ней чёрные комки и на сам корпус мины, затем швырнул несколько горстей снега. Бижоев, переживая за него, недовольно крякнул, покрутил головой.
А шмелиный гуд усилился, рельсы уже пели по-настоящему, в голос, и песня их была громкой – поезд находился за близким, выщербленным снарядами леском, сейчас выскочит из-за деревьев, осталось всего несколько минут… А Овчинников всё находится у полотна.
Бижоев яростно покрутил головой, потом яростно хлопнул кулаком по снегу, пробив его едва ли не до самой земли:
– Ну!
Наконец Овчинников оторвался от дела – по-рачьи, приподнимая зад, на несколько метров отполз от полотна, потом развернулся и, прикрываясь простынёй, пополз проворнее. А от звука приближающегося поезда уже подрагивала, дёргалась мелко не только земля – дрожал сам воздух, в нём приплясывали тусклые искорки, похожие на угольную пыль, выброшенную из паровозной топки, над снегами здешними летали возбуждённые вороны, галдели оглашенно – что-то чувствовали, ворона ведь – птица умная, вещая, всё понимает… Бижоев снова стукнул кулаком по снегу:
– Быстрее, быстрее!
Из-за леска с грохотом и шипением выскочил чёрный зачумленный паровоз – наш, советский, красная звезда на длинном округлённом носу была замазана асфальтовой краской, перед собою паровоз толкал обложенную мешками платформу, на которой был установлен пулемёт и сидели несколько съёжившихся, похожих на больших замёрзших птиц немецких солдат.
– Ну, Овчинников! Быстрее! – вскричал Бижоев, приподнимаясь над снегом и блестя зубами. – Ну!
За паровозом, теснясь друг к дружке, постукивали колёсами несколько пассажирских вагонов – офицерские, один из вагонов был спальный, мягкий «шляфваген», в нём наверняка ехал какой-то крупный чин, может быть, даже генерал, за офицерскими вагонами тянулись два десятка теплушек с тонкими железными трубами, схожими с водосточными коленами, из каждой такой хлипкой трубешки валил густой дым, клочьями расползался по пространству, за теплушками следовали полтора десятка платформ с полевыми орудиями, замыкали этот длинный состав ещё несколько теплушек и второй паровоз, такой же чёрный, грязный и одышливый, как и первый. И такой же трудяга с красной звездой на лбу, замазанной асфальтовой, похожей на смолу краской.
– Уходи, уходи скорее, Овчинников! – закричал что было силы Бижоев, но крика своего не услышал.
Воинский состав стремительно наезжал на мину. Один из солдат, сидевших на платформе, обеспокоенно вытянул голову, приподнялся – заметил-таки Овчинникова, ткнул кулаком в плечо своего напарника, что-то проорал ему на ухо – Бижоев увидел, как широко открылся его зубастый рот.
Напарник глазастого солдата также приподнялся со своего места, округлил в ужасе глаза – понял, что сейчас произойдёт, – и кинулся к пулемёту.
Тут Бижоев впервые пожалел, что у них в группе нет ни одной винтовки, только автоматы, а сюда бы трёхлинеечку, всего одну родимую, российскую винтовочку, она быстро бы поставила всё на свои места, из винтовки пулемётчиков можно было бы снять всех до единого, по очереди, а из автомата – слабо… Автомат не достанет. Бижоев от бессилия даже застонал, оглянулся, не зная, что делать, обвёл побелевшим от внутренней досады и боли взглядом своих бойцов и, вскинув автомат, дал по платформе очередь.
Звука выстрелов не было слышно – увязли в грохоте поезда, пули до платформы не достали, стрелять было бесполезно, и Бижоев бессильно ткнулся лбом в снег, приподнял голову и снова всадился лбом в снег – он ничем не мог помочь Овчинникову.
А немецкий солдат, торопясь, понимая, что сейчас может произойти нечто непоправимое, развернул тяжёлый пулемёт вместе с треногой, опустил ствол и саданул пулями по снегу, в котором барахтался Овчинников.
Первая очередь прошла мимо, в воздух взлетела лишь серая крупчатая пыль да вверх устремился горячий парок, взбитый раскалённым свинцом, вторая угодила точно в подрывника. Бижоев застонал. Снег вокруг Овчинникова покраснел.
Солдат, ворочавший тяжёлое тело пулемёта, радостно захохотал – Бижоеву были хорошо видны его белозубый открытый рот и чёрный, обросший щетиной подбородок, – вскинул руки, заплясал на платформе.
Платформа наехала на мину, следом за ней наполз и паровоз, но взрыва почему-то не последовало. Овчинников был ещё жив, он понял, что, скорее всего, не сработал взрыватель, поднялся из последних сил и дал по мине очередь из автомата. Так что плясал белозубый пулемётчик недолго…
Рельсы под паровозом приподнялись, тяжёлый пулемёт невесомой пушинкой улетел за борт платформы, прямо на полотно, под нос паровоза, земля вспучилась, из продырявленного железного бока разгорячённой машины жгучим ревущим снопом вырвался пар, обварил стоявших на платформе немецких солдат.