Шрифт:
Звуки шагов терялись в шелесте листвы, в шепоте ветра, в шуршании зарослей, сквозь которые пробирались ежи, бурундуки, мыши и иная леснаямелочь. Узкая, утоптанная тропинка казалась тайным ходом в толще замковыхстен. И стены эти возводили не человеческие руки.
Переплетение ветвей образовывало над тропинкой зыбкий свод. Беуна и Вагн проходили под ним вполне свободно, а вот великан Коннор сутулился и пригибался, избегая коснуться макушкой даже края зеленой листвы – слишком яркой и сочной для нынешних осенних дней. Вынуть топор и раздвинуть пределы
Даже приди они сюда с иной целью, – своеволия в своих пределах Лес не терпел. За спиной Коннора, который шел последним, утоптанная и ухоженная тропинка тянулась лишь на несколько шагов назад, а потом пропадала, растворялась в буро-зеленой стене Леса.
Впереди стало светлее, за поворотом тропы открылась полянка.
Беуна сдавленно всхлипнула и ринулась вперед, отпихнув Вагна.
– Эсси!
Девушка в полосатом платье вскочила с замшелого валуна и бросилась навстречу матери. Они обнялись.
Мгновением позже присоединился Вагн, и Эсси, забыв о том, что приличествует младой особе ее положения, да еще в присутствии родителей, открыто целовала его, а суровый Коннор и грозная Беуна слова поперек не сказали.
И все же праздновать победу было рано: вокруг высился Лес, и все четверо это знали, понимали, чувствовали, не могли не чувствовать.
Коннор обвел взором поляну, похожую на колодец с зелеными и бурыми стенами, наметил место, где стена не казалась такой непроницаемой, и решительно шагнул туда, ладонь на топоре. Лес мягко улыбнулся суровому великану и отступил, открывая тропу.
Коннор шагнул вперед и стена зелени сомкнулась за ним.
Беуна вскрикнула и подалась туда же, но стена стояла незыблемо, камень, и тот не был бы прочнее. Рука женщины скользнула к поясу, нашарила рукоять широкого ножа… и замерла. Язык силы Лес прекрасно понимал и умел ответить, потому что был сильнее.
Вагн, не выпуская Эсси из объятий, наметил в зеленой стене другое место. Лес приоткрыл проход и для него, но когда юноша и девушка подступили туда вместе, тропы не стало. Вагн упрямо наклонил голову и двинулся вперед.
Лес сопротивлялся лишь мгновение, потом пропустил его. Но – только его, разжавшая на мгновение руки Эсси так и осталась на поляне.
Женщины обменялись потерянными взглядами, потом Беуна вздохнула и легонько толкнула дочь к зеленой стене. Лес немедленно распахнул для девушки тропу и сомкнулся за ее спиной.
Сама Беуна на поляне тоже не задержалась.
Коннор, первый с дней Карла Мартелла владетель Кельмарки, шагал по тропинке. Сперва под ногами была сухая комковатая почва, потом комья сменились камешками. Издали доносился шум, голоса и крики сливались в единый неровный мотив, в который вливался знакомый всякому вояке лязг.
Шаг Коннора стал скользящим, «змеиным», почти беззвучным. Шорохи, тени, запахи, движения – все могло стать важным, рука готова была в нужный миг выхватить оружие. Здесь, впереди, кипела не его битва – но война не разбирает своих и чужих. Что Нуаду Среброрукий аргонских предков Коннора, что Тиу Победитель Волка, уже почти позабытый франками, – никому из них, воплощающим стихию сражений, нет дела до того, на чьей стороне бился отважный воин. Лишь бы он умер со славой.
И никому из них нет дела до того, стремился воин принять славную смерть – или, будь у него выбор, предпочел бы славную жизнь…
Лес как-то сам собой лишился листвы, стволы стояли серо-бурыми колоннами, а временами сменялись выростами серых гранитных менгиров, знакомыми всякому отпрыску гэльских родов. Скользя между ними, Коннор поднялся на бугорок и замер на краю котловины, припав к земле, чтобы остаться незамеченным.
На дне котловины металась полыхающая золотом фигура божества, прекрасная, исполненная высшей силы и желания разделить таковую со своими посвященными предстоятелями и верными последователями. Груда буро-рыжих листьев жалась к ногам божества и колыхалась, подобно тени.
Коннор смотрел, как божество повернулось к нему – или не к нему, а ко всем сразу, кто бы ни были эти «все», – и провозгласило
– Мы рождены – кто в замках, кто в трущобах, – чтоб этот мир познать со всех сторон…
И листья, которые были тенью божества, отозвались:
– Познали. Под свинцовой крышкой гроба – лишь заживо схороненный огонь.
Гневом божества язык золотого пламени ударил вниз, но навстречу ему взметнулся здоровенный рыжий лист. Раздался звон, чистый и протяжный – так сталкивались мечи заморского булата, так пели волшебные клинки героев древнего Аргона. Зачарованный знакомой музыкой битвы, Коннор потянулся к топору.
Раздосадованное божество продолжило:
– От зла к добру одна ведет дорога, одна тропа ведет из тьмы во свет.
А рыжая тень ответила:
– Ведет – слепцов. Увы, для них, убогих, различий между днем и ночью нет.
Ладонь гэла коснулась холодного обуха. Честное железо, кованое в кельмаркской кузне, для повседневных дел. Не чародейными мастерами Той Стороны, не героями Фиона Могучерукого и Бешеного Этцеля. И сражаться этим железом – предопределено не с богами и демонами, кем бы они там ни были, ас поленьями и бревнами, с мертвыми отпрысками Леса.
Поэтому-то Коннор утром и взял с собой рабочий топор вместо боевой секиры.
Поэтому сейчас он не бросился на арену, где божество схватилось со своей тенью, а помотал головой, сбрасывая морок, и шагнул в котловину, уже пустую, намереваясь пересечь ее и подняться по противоположному склону, за которым – он знал – проходит тракт из Дюренбрехта в Кельмарку…
Вагн, сын управителя Кельмарки, шел по тропе, медленно заворачивая влево. Деревья растворялись в болотном тумане, под ногами чавкало, хотя башмаки оставались сухими.