Лесные сказки и были (сборник)
Шрифт:
Я приложился, под неё взял, – б-бах! Да сам видел: раньше выстрела она под воду ушла. Дробь так дорожкой и прошла над ней по воде.
– Ах ты, шут!
Скорей патрон переложил – и жду: где теперь объявится? И оба товарища глядят, с воды глаз не сводят.
А вода – ну чистое зеркало! Ни морщинки нигде. Время-то уж подходило к полудню, ветерок улёгся.
Глядим в шесть глаз.
Проходит минута, другая, третья… Кто их знает, сколько их прошло: на часы-то ведь не глядели.
А уж не показаться ей нам никак невозможно: по самой середине плёса мы… До любого берега или там тресты добрых полкилометра. Никакой гагаре не донырнуть. А у ней ещё крыло подбито.
И кружим мы по плёсу, и кружим, – все глаза проглядели.
Нет гоглюшки!
А ведь и быть того не может, чтобы нигде не было. Врёшь, где-нибудь должна же быть. Глядим.
Ещё время проходит, – её всё нет.
Товарищи мои молчат.
Потом один говорит:
– Давай рассуждать спокойно.
Первое: проглядеть её на такой глади мы, втроём, не могли? Не могли: раньше ведь каждый раз видели, как голову высовывала.
До берега она донырнуть не могла? Не могла.
Утонуть утка, живая или мёртвая, не может? Никогда не тонет. Разве камень ей на шею привязать. Так где ж она?
Другой говорит:
– Дело ясно: стреляли мы в неё, стреляли – и так дробью её начинили, что ко дну пошла. Дробь-то свинцовая – тяжелей камня.
Посмеялись.
Жарко – у меня в горле пересохло.
– Вы, – товарищам говорю, – глаз с воды не спускайте. Я напьюсь только.
Ружьё положил, сам через борт перегнулся.
– Давай, – говорю, – ребятки, греби к берегу. Обманула нас гоглюшка – ушла от троих охотников. Так уж, значит, жить ей да жить.
Куда там! Они, конечное дело, и слышать ничего не желают. Нам, говорят, стыд и срам подранка бросать. Да и нельзя так домой, не узнавши, куда она подевалась. Спать не будем от такого вопроса.
Мне что? Я молчу.
Хватило у них терпенья ещё с полчаса дожидаться.
Наконец один и говорит:
– Ну, – говорит, – если уж столько времени не показалась, – значит, ушла. А уж как ушла – совершенно даже непонятно.
Меня смех разбирает, только виду не подаю.
– А может, – говорю, – никуда не ушла? Может, ещё покараулить желаете?
– Да нет, – говорят, – чего уж там.
– Домой, куда же больше.
– Так, – говорю, – охотнички дорогие. Выходит, с носом?
Переглянулись между собой и в стороны глаза отвели.
– Выходит, что так, – признались.
– Ну, гребите.
У берега подвёл я лодку прямо к тресте.
– Ну, а теперь, – говорю, – глядите, как эта водоплавающая нас, умных, провела.
Сейчас весло кладу, за
У охотников моих глаза на лоб.
Я гоглюшку всю оглядел, вижу, – крыло у неё маленько только попорчено.
– Ничего, – говорю, – срастётся, только крепче будет. Поживёт ещё, полетает. Нашего брата, охотника, не раз ещё в задор введёт. И пустил гоглюшку в тресту.
Она – нырк! – и пропала.
Товарищи мои:
– Ахти! Ахти! Как можно такую добычу из рук выпускать?
И за ружья.
Забыли, что ружья-то у них пустые.
Так и ушла гоглюшка в тресту.
Навещал я её после – с неделю прожила тут, пока не зажило крыло.
Тогда улетела.
Сами скажите: ну как такую умницу не пожалеть было, не отпустить на вольную волюшку?
Ведь пока мы её по всему плёсу искали, она сама к нам поднырнула, под бортом притулилась да вместе с нами и плавала. Куда мы, туда и она.
Не наклонись я за борт – воды испить, – так бы нам и не догадаться, где она посреди озера от нас схоронилась.
А и сказал бы кто, – не поверили б, пожалуй.
ХРАБРЫЙ ВАНЯ
Да что я всё про птиц да про птиц!
В прятки ведь и зверь, рыскучий и гад ползучий умеет играть. Спросите-ка вот нашего Ваню – того самого, что зайца, косого-то Саньку, тогда напугался, – он знает.
С того случая, с зайца-то, его девчонки Храбрым Ваней прозвали. Задразнили парнишку. А он возьми да и пойди храбрость свою доказывать.
Есть у нас в лесу место, куда ребята не ходят, – опасаются. Сырое место: тут ручей бежит и весной разливается, затопляет лес. Кочки, осока, жёлтые все цветы, – просто сказать – болото. Прозывается – Гаденячье. И не зря: как ни пойдёшь, всегда тут две-три гадюки увидишь. Любят они это место.
Ваня и расхвастался:
– Один пойду на Гаденячье, один всех гадов побью!
И верно: пошёл. Тросточку себе вырезал, расщепил с одного конца – и пошёл.
Уж не знаю, долго ли он там бродил, нет ли, – только сам я его там и застал.
– Глянь, – говорит, – дедушка: я двух гадов убил. Храбрый я?
Правильно: две гадюки у него битые, – перед собой на палочках несёт. Одна серая с чёрной зигзагой на спине, другая как есть вся чёрная, только брюхо серебром отливает. Эта у нас самая опасная считается: сильный у неё в зубах яд.
– Как же, – говорю, – ты не храбрый, Ваня. Эких страшных забил.
– Я, – говорит, – их прутом, прутом. А они всё шевелятся. Умаялся очень.
– Дак что ж, Ваня, давай сядем, – отдохнёшь. Домой вместе пойдём.