Лесные солдаты
Шрифт:
– А вы исторические науки, товарищ лейтенант, любите?
– Отчасти.
– Такую фигуру, как Наполеон, знаете?
– Что ты от меня хочешь, Ломоносов?
– Очень меня занимает эта личность, товарищ лейтенант. У нас в восемьсот двенадцатом году в деревне двое пленных французов поселились…
Лейтенант с интересом покосился на маленького бойца, прикинул про себя – уж не потомок ли он пленных французов? Вряд ли. У французов носов пуговкой нет. Хотя рост у Ломоносова такой же, как и у Наполеона, – метр с кепкой.
– Ну и что, большое потомство пленные французы оставили?
– Да по всей деревне, почитай, человек двадцать наберётся.
– Двадцать дворов или двадцать человек?
– Дворов будет поменьше.
– И что же ты хотел узнать про Наполеона?
Маленький солдат неожиданно смущённо приподнял одно плечо, вид у него сделался ребячьим, – как у школяра, который не нашёлся, что ответить учителю или закрыть словами какой-нибудь простой вопрос.
– Не знаю, – тихо проговорил он и опять приподнял одно плечо.
– Жизнь Наполеона описана в тысячах книг. В России такие книги тоже есть – например, академика Тарле… Изучена каждая минута жизни Наполеона. А вот что было после смерти, знает мало кто.
– А что было?
– Труп был, Ломоносов, труп, – Чердынцев поймал себя на том, что разговаривает с маленьким солдатом с трудом, да и какие могут быть разговоры, когда на душе темным-темно, черепная коробка разламывается от тревоги и неизвестности. Кто знает, что с ними будет завтра, послезавтра? Наверное, только Всевышний и может дать ответ на этот вопрос. – Труп, – повторил лейтенант устало и умолк.
Ломоносов снял зубами с ножа последнюю сардельку, допил бульон, побренчал пустой банкой и со вздохом отбросил её в сторону.
– Жаль, рано кончилась, – он поднял полову, потянул носом, ловя плывущие по воздуху потоки. – Километрах в трёх отсюда какие-то люди едят консервы. Может быть, наши?
– Но могут быть и немцы.
Маленький боец снова вздохнул.
– Чего не могу определить, того не могу. А жаль… Если были бы наши, мы бы с ними соединились. Нас было бы больше…
– М-да, – лейтенант вытянул перед собой руку, сжал её, разжал, сжал, разжал, словно бы проверял свои пальцы на цепкость. – Если бы нас было больше, мы бы провели какую-нибудь операцию. Не бегали б, как тараканы.
– И я об этом же говорю…
Лейтенант повторил манипуляции, сжал руку, разжал, сжал, разжал, лицо у него поугрюмело. Маленький солдат вновь повёл носом по воздуху.
– А вы, товарищ лейтенант, это…
– Что это?
– Обещали рассказать о загробной жизни Наполеона.
– В загробную жизнь я, Ломоносов, как комсомолец, не верю, но кое-какие удивительные вещи с Наполеоном происходили…
– Это очень интересно, – Ломоносов перестал сопеть и водить носом по воздуху, зачарованно округлил глаза. – Он умер ведь на этом самом… на острове?
– Да, на острове Святой Елены, там был и похоронен. Могилу его тщательно охраняли, словно бы боялись, что он поднимется – круглые сутки при ней стоял часовой с ружьём…
– С винтовкой, наверное, товарищ лейтенант?
– С ружьём. Винтовок тогда ещё не было.
– А зачем, спрашивается, это нужно было?
– Пыль в глаза пускали. Часовые были английские… Через девятнадцать лет французский король Луи-Филипп решил перевезти прах Наполеона в Париж. Могилу вскрыли, а Наполеон лежит в гробу, как живой – совершенно не тронут тлением. Одежда на нём вся сопрела, превратилась в лохмотья, а он лежит цел-целёхонек… Вот загадка природы!
– Это не загадка природы, товарищ лейтенант, это означает, что Наполеон – святой, а его тело – нетленное. У всех святых тела – нетленные.
– Может быть, может быть, – задумчиво произнёс лейтенант. – Я в этом, к сожалению, не разбираюсь.
– Русь на вере стоит… Если бы не было веры, не было бы и нас с вами, – убеждённо произнёс Ломоносов. – Чайку бы!
Лейтенант отрицательно качнул головой – он минут двадцать назад подробно исследовал немецкую карту и ни синих жилок – рек и ручьёв, ни голубых пятен – озёр и бочагов на зелёном пространстве карты не обнаружил. Так что остатки воды, которые плещутся у них во фляжках, пускать на чай не резон – вдруг завтра не удастся набрать воды? Вот тогда они будут петь песни всухую, запивать и заедать их пылью.
– Потерпи, Ломоносов. Вода у нас с тобою сейчас дороже еды, – Чердынцев разгрёб песок у костра, похлопал по земле ладонью – за день землица нагрелась, тёплая, а вот часа через два уже будет стынь стынью. А у них с маленьким солдатом ни плащ-палатки, ни накидки, ни просто куска брезента, чтобы подстелить под себя. – Давай отдыхать. Вставать придётся на рассвете.
Ломоносов закряхтел, будто усталый, согбенный жизнью старичок, также обхлопал пространство рядом с собою ладонями. Лейтенант подумал, что неплохо бы одному из них пободрствовать, и так, сменяя друг друга, всю ночь, до утра, но слишком мало их, было бы хотя бы человека четыре – тогда другое дело.
Он поворочался немного, укладываясь поудобнее, подложил под голову фуражку, поворочался ещё несколько минут и уснул. Автомат положил рядом, на расстоянии полуметра, чтобы можно было в любую секунду дотянуться до него.
Сон лейтенанта был светлым. В этом возрасте вообще все сны бывают светлыми – обязательно видится что-нибудь хорошее, – лейтенант во сне улыбался… Так оно и было – он видел самого себя в безмятежном счастливом детстве, видел маму Ираиду Петровну, видел, что наряжен в любимые клетчатые брюки английского производства, купленные в бывшем торгсиновском магазине, ставшем комиссионным, за какую-то смешную цену, видел, что безымянный палец на правой руке у него украшен алюминиевым колечком, которое он выиграл в «зоску» у Мишки Соломатина, давнего своего школьного недруга…
Господи, неужели всё это было когда-то на самом деле, а теперь мерещится ему во сне? Или всё-таки ничего не было? Чердынцев, не просыпаясь, застонал.
Маленький солдат на стон немедленно среагировал, приподнял голову – сказались охотничьи навыки, – огляделся. Лейтенант спал на боку, в детской позе, засунув ладони между коленями, раскрыв рот и в странном каком-то неестественном напряжении сведя вместе брови. Именно брови, превратившиеся в одну длинную шерстистую гусеницу, придавали его лицу выражение бодрствующего человека.