Лесные солдаты
Шрифт:
Мотоциклетный стрекот, поначалу походивший на стрекозий треск, погрубел, набрал силу, сделался басовитым.
Чердынцев ждал.
Солнце продолжало яриться, тени сделались блёклыми, короткими, деревья болезненно подрагивали в жарком мареве, растекались по пространству, птиц не было слышно. Слышно ещё было другое – горький бабий вой, приносившийся из Кашицы.
Мотоцикл тем временем увяз в песке, седок дал газ, мотор затрещал трубно, басовито – находились немцы где-то совсем рядом, но их не было видно. Чердынцев продолжал ждать – он слился с травой, с землёй, с насыпным песчаным холмиком, он словно бы сам сделался травой и землёй.
Наконец над недалёким краем дороги приподнялась голова в кожаном танкистским шлеме, увенчанная большими прямоугольными очками, она словно бы вытаяла из преисподней, потом показались плечи, украшенные черными погончиками, тяжёлые большие руки, крепко вцепившиеся в блестящий хромированный руль, вылезло длинное дырчатое дуло пулемёта.
За пулемётом, в люльке, сидел щекастый небритый немец с квадратным подбородком, в каске-маломерке, подвязанной снизу ремешком. Глаза у пулемётчика были закрыты – размякший от жары, немец дремал, но каску, которая у него нагрелась, как чугунок на огне, с себя не снимал, терпел.
Лейтенант прикинул, сколько оставалось метров до мотоцикла? Метров семьдесят пять, семьдесят… Стрелять было рано. Открывать стрельбу надо, когда будет метров двадцать пять, а ещё лучше – двадцать. Бить нужно наверняка. Не то ведь с пулемётом шутки плохи. Если промахнёшься, то в несколько секунд можно превратиться в капустную крошку.
По горячей потной спине, проворно работая колючими лапками, побежал муравей, вызвал жаркий озноб, Чердынцев протестующее мотнул головой – ещё не хватало, чтобы в такую напряжённую минуту тревожила всякая мелочь.
Перевёл взгляд на противоположную сторону просёлка, где за кустом лежал Ломоносов. Маленького солдата совсем не было видно, лейтенант одобрительно шевельнул губами и вновь перевёл взгляд на мотоцикл.
Немец в танкистском шлеме, сидевший за рулём, дал газ, мотоцикл взвыл, голова у пулемётчика мотнулась в сторону, словно тяжёлый кочан, и он открыл мутные глаза. Что-то прокричал напарнику. Тот сбросил газ. Пулемётчик вновь закрыл глаза.
Когда до мотоцикла оставалось метров двадцать, может быть, даже ещё меньше, Чердынцев открыл огонь. Бил наверняка. Первые пули достались немцу, сидевшему в люльке. Одна из них шибанула по каске, взбила сноп искр, голова у пулемётчика дёрнулась, ремешок под подбородком оборвался, словно гнилой, каска взвилась в воздух и шлепнулась в куст травы. Пулемётчик обмяк, на выгоревшем старом кителе его – видать, владелец побывал во многих военных кампаниях, – расцвело несколько алых розочек: пули испортили старый мундир навсегда, в музее завоевателей в каком-нибудь Дрездене или Дюссельдорфе его теперь вряд ли выставят.
Мотоциклист выжал газ до отказа – попытался выскочить из зоны огня, мотоцикл едва не выпрыгнул из-под него, заревел яростно, в следующее мгновение пуля угодила в его хозяина, и мотор захлебнулся – немец выпустил руль, рукоятка газа сама встала в нулевое положение. Мотоциклист подержался ещё несколько мгновений в седле, затем вывалился из него, тяжёлая сумка, висевшая у немца на животе, отлетела в сторону. Вся операция заняла полминуты, не больше.
Чердынцев приподнялся, глянул в сторону деревни. Там – никакого движения, хотя протяжный горестный вой прервался – в Кашице услышали стрельбу.
Лейтенант перемахнул через холмик, за которым лежал Ломоносов и, держа автомат наизготовку, подбежал к мотоциклу. Немец, обвисший на пулемёте, был мёртв, Чердынцев ткнул его стволом «шмайссера» в плечо, пулемётчик покачнулся, съехал набок. Второй немец – в танкистском шлеме, – также был мёртв.
– Ломоносов! – позвал лейтенант маленького бойца.
Тот вылез из-за куста, стряхнул со штанов прилипший песок.
– Лихо вы расправились с ними, товарищ лейтенант! – восхищённо произнёс он. – Я даже рта раскрыть не успел, не говоря уже о том, чтобы выстрелить.
– А вот это зря, – назидательно проговорил Чердынцев. – На войне в живых остаётся тот, кто стреляет первым.
Он двумя руками ухватил за шиворот тяжёлого толстого пулемётчика, несколькими сильными рывками выдернул его из люльки и поволок в сторону.
– Товарищ лейтенант, я помогу, – кинулся к нему маленький боец.
– Не надо, я сам. Лучше посмотри, чего полезного есть в мотоцикле. В первую очередь ищи документы…
Он заволок пулемётчика в кусты, осмотрел карманы. Унтер-офицерская книжка, два фотоснимка женщины с заплаканными глазами, письмо, написанное на хорошей хрустящей бумаге, украшенной тиснёными гостиничными вензелями, перочинный нож, два золотых перстенька с небольшими камешками – один с красным, другой с синим.
Чердынцев поморщился. Похоже, унтер этот занимался мародёрством… Но всё, больше мародёрствовать он не будет. Лейтенант забрал документы, ножик, колечки и оставил пулемётчика лежать в тени кустов.
Следом приволок мотоциклиста. Сдёрнул с его головы шлем с ветровыми очками – может пригодиться, потом поднял с земли туго набитую сумку. Думал – документы там, но в сумке находилась еда: знакомые консервные банки. Тоже неплохо. И вообще на безрыбье и рак рыба.
– Ломоносов! – позвал он маленького солдата. – Забери-ка половину еды себе.
Ломоносов вскинулся обрадованно:
– Есть забрать половину еды себе!
Если маленькому солдату дать волю, он съесть может много. Круглое пунцовое лицо Ломоносова светилось, стрельба, чьи-то вопли, искажённые болью, вид убитых немцев на него не подействовали – к войне потомок охотников относился спокойно. Они накидали на трупы немного песка, сверху навалили сушняка.
– Придут волки – от фрицев одни пуговицы останутся, – сказал маленький солдат, – серые всё сожрут.
– Да тут волки вряд ли есть, – усомнился лейтенант.
– Есть! – упрямо мотнул головой Ломоносов.
– Есть так есть, – Чердынцев не склонен был спорить, отряхнул ладони. – Поехали!
Дорога по-прежнему была пустынна, над тёмными кровяными пятнами вились мухи. Мотоцикл был старый, хотя краска на нём поблескивала ново, в некоторых местах вообще светилась лаково – его недавно покрасили.
– А что это за марка? – полюбопытствовал маленький солдат и хлопнул ладошкой по боку люльки. – Американская?
– Нет. Немецкая. БМВ.
– А-а-а, – со знающим видом протянул Ломоносов, будто уже имел дело с этой маркой мотоциклов. Любопытные крапчатые глаза его округлились возбуждённо, ноздри раздулись, словно при виде редкого зверя.