Лесные солдаты
Шрифт:
В лесу царила тишина. Ни птиц, ни сверчков, ни каких-нибудь ночных кузнечиков не было слышно, будто вымерли все они – нич-чего и ник-кого. Лейтенант снова застонал – встревоженно, едва слышно, словно увидел во сне врага и хотел предупредить об этом маленького солдата.
Ломоносов зевнул и потряс командира за плечо.
– Перевернитесь на другой бок, товарищ лейтенант!
Тот встрепенулся и, не открывая глаз, схватился за автомат.
– Что?
– Вы стонете во сне, товарищ лейтенант. Перевернитесь на другой бок.
Лейтенант, по-прежнему не открывая глаз, опустил автомат на песок.
– Сон страшный привиделся?
– Совсем наоборот… – едва слышно произнёс лейтенант и перевернулся на другой бок. Глаз он так и не открыл.
Где-то далеко, в лесной глуби раздался выстрел, пронёсся над землёй и угас, закатившись за край земли – это был единственный звук из всех, что могли вызвать тревогу. Впрочем, тишина тоже способна вызвать в человеке тревогу. Более того, тишина может быть гораздо опаснее самых громких звуков. Ломоносов знал это хорошо. Знал и лейтенант.
Находясь во сне, он думал о том, почему им не встретился ни один из наших отступающих солдат, ведь много должно откатываться от границы и тем не менее… Ну хотя бы один человечек попался, и то было бы легче. Но чего не было, того не было – отступали Чердынцев с маленьким солдатом вдвоём…
Мотоцикл пришлось бросить – бензином они так и не разжились, – ни одинокие наездники на одышливых БМВ и БСА, которых можно было бы сшибить с сиденья, им не попались по пути, ни брошенные машины с баками, полными бензина, – хотя в двух местах встретились две издырявленные помятые «эмки», похожие друг на дружку, словно две лепёшки, вынутые из одной духовки, но в баках их не было ни капли горючего, всё израсходовали, в разбитых полуторках, тоже повстречавшихся в пути, они не нашли ничего похожего на бензин – баки полуторок были также удручающе пусты, – в общем, мотоцикл пришлось бросить.
– Жалко, – маленький солдат, обиженно вздохнув, поскрёб одним пальцем затылок.
– Жалко, – согласился с ним лейтенант, – но не на себе же это железо тащить. – Он прощально хлопнул мотоцикл по мягкому резиновому сиденью, под резиной скрипнули пружины. – Спасибо, брат, за подмогу.
Пулемёт они сняли с люльки – нести его на себе было несподручно, слишком тяжёл, лейтенант выбил из него затвор и утопил в чёрном заиленном озере, около которого они остановились, туда же швырнули и пулемёт. Маленький солдат привычно шмыгнул носом и отряхнул руки, в глазах его вспыхнуло и тут же погасло сожалеющее выражение.
– Вот и всё, – сказал он, – отстрелялись.
Продукты тоже здорово пошли на убыль – с каждым обедом трофейные «сидоры» становились всё легче и тощее, а пополнения провианта не было.
– Ну, Ломоносов, чего там тебе подсказывает твоё сверхчувствительное обоняние? – спросил лейтенант у маленького солдата.
Ломоносов ухватил пальцами нос-пуговку, отвёл его в одну сторону, потом в другую, проговорил виновато:
– Продукты в округе есть, товарищ лейтенант, только взять их невозможно.
Самое главное, им и немцы теперь не попадались – двигались немцы в стороне, по шоссе и большим трактом, в глубину лесов, в болота и песчаные лощины они не заглядывали, не до того им было, главное для них – захватить побольше пространства, закрепиться, чтобы не выковырнули, а разные огороды с дождевыми червями и сараями для лопат, да болота с зелёными бородатыми чертями – это потом, потом… Сейчас важно не потерять скорость натиска.
Лейтенант ощущал, что в нём рождается злость – какая-то опустошающая, вязкая, которая долго не проходит, возникнув один раз, она прочно сидит в человеке, сопровождает его во всех делах… Может, это, конечно, и не так, может, это со временем и исчезнет, но сейчас Чердынцев чувствовал, что все его поступки сопровождает именно это ощущение.
Свернуть бы голову тому, кто всё это затеял… Только вот кто это затеял? Гитлер? Риббентроп? Геббельс? Или кто-то из наших? Этого Чердынцев не знал. Хотя бы одним глазком заглянуть в свежую газету, он тогда бы сориентировался, понял, что происходит и что надо делать…
Но свежих газет не было, – вообще никаких газет не было, связи со своими тоже не было. Вот и плелись они с маленьким бойцом вслепую, не зная, что происходит, где наши и вообще, стоит ли Россия на этой земле или нет? И куда прут немцы? На Сморгонь? На Молодечно? Или целят на Москву?
– А верно говорят, что Наполеон книжки писал? – на одном из привалов спросил маленький солдат.
– И чего дался тебе этот Наполеон, Ломоносов? – лейтенант недобро сощурился. – И без Наполеона головной боли достаточно.
– Так интересно же!
– Говорят, что да, писал… Вроде бы даже у него роман есть. Только неудачный – мало кому он показался интересен…
– Всё равно приятно.
– Пустячок, а приятно. Но чаще он строчил приказы, распоряжения по армии, да любовные послания своим дамам.
– Он француз или еврей? А, товарищ лейтенант? – неожиданно спросил Ломоносов. Мастером он всё-таки был по всяким загогулистым вопросам. Вряд ли кому придёт такое в голову: Наполеон – и еврей!
– А какая разница, Ломоносов? Это что, для истории имеет значение?
– Не имеет, но интересно.
– Мне бы твои заботы, Ломоносов!
– Извиняйте, товарищ лейтенант, ежели что не так…
– Да всё так, – с досадою махнул рукой Чердынцев, – если б только всё ладилось.
– Может, мы напрасно бросили мотоциклетку, а?
– Решение было правильным, Ломоносов. Иначе б мы просто выдохлись, пока тащили мотоцикл. А если бы немцы встретились – мы, обессиленные, никакого сопротивления оказать не смогли бы… Так, вопрос этот даже не обсуждается.
– Понял, товарищ лейтенант. А у Наполеона баб много было?
– Много. В основном походных. Употреблял он их между сражениями, не снимая с себя ботфортов…
– Вот-вот, про это у нас в деревне тоже говорили.
– Подъём, Ломоносов! Пора двигаться дальше.