Лесные солдаты
Шрифт:
Иногда среди пролетариев тонкой прожилкой проблескивала интеллигенция – технари в фуражках с серебряными молоточками.
Иван Ефграфович Шилов был таким технарём, окончил путейский институт и работал старшим инженером на заводе, ремонтирующим паровозы. Человеком он был добрейшим, в жизни своей, похоже, никому не смог отказать в просьбе и слова «нет» не знал.
В семнадцатом, когда Наденьки ещё не было на свете, Шиловы жили в большой отдельной квартире, но потом жильё их приглянулось какой-то крикливой кухарке, матери семнадцати детей (и нарожала же ведь, это ж надо, какую физическую нагрузку вынесла женщина), и та воплями своими, резкими вышибающими движениями бёдер, грудью, на которую запросто можно было поставить ведёрный самовар, потеснила инженера, а потом и вовсе выставила за порог вместе с его манатками, с узлами и чемоданами – вот такая сложилась коллизия или, как говорил старшина чердынцевской роты, бравый хохол с висячими сивыми усами, «ситуёвина».
Советская власть в конце концов побеспокоилась о выброшенном на улицу инженере – выделила ему комнатёнку в коммунальной квартире.
Чего больше всего на свете любила Наденька? Военные и физкультурные парады, катания на колесе обозрения в Центральном парке культуры и отдыха имени товарища Горького, мороженое – сладкие снежные кругляши, зажатые между двумя вафельными плошками, газировку с вишнёвым сиропом и дискуссии «Есть ли жизнь на других планетах?» Задиристо вздёрнутый нос, большие голубые глаза, полные губы, чуть приоткрытые в постоянном изумлении, мягкий берет сливочного цвета на густых каштановых волосах, длинные загорелые ноги, обутые в белые, хорошо начищенные зубным порошком полуспортивные тапочки с лямками и трогательными голубыми пуговками… Это и есть Наденька Шилова.
Типичный портрет комсомолки сорок первого года.
Лейтенант расслабленно улыбнулся.
Далеко на востоке, под голубыми небесами, громыхнул гром. Похоже, собиралась гроза. Чердынцев приложил ладонь ко лбу, вгляделся в безмятежную высь – ничего похожего на грозу, ни одного тёмного порохового пятнышка. Значит, это не гроза, совсем другое – где-то за горизонтом, далеко отсюда, что-то взорвалось.
– Слышите, товарищ лейтенант? – возбуждённо заёрзал всем телом Ломоносов. – Там наши.
– Слышу, – дрогнувшим голосом отозвался лейтенант, поднялся на ноги. – Надо идти.
– Да, – покорно согласился Ломоносов, хлопнул пилоткой о колено и наткнул её на голову. Маленькое лицо его было наполнено решимостью – и как это боевые действия идут без него? Непорядок!
Лейтенант подкинул в руке трофейный автомат, первым вломился в гряду засыхающих, словно бы облитых с воздуха какой-то пакостью кустов, спустился в долинку, поросшую молодыми сосёнками, остановился у одного из деревцев и, вдвинувшись в тень, вскинул бинокль.
Поцокал языком.
– Чего там, товарищ лейтенант? – заинтересованно вскинулся маленький боец, круглые глаза его, немедленно наполнившиеся любопытством, заблестели по-детски жадно.
– Да лось с лосихой, – лейтенант не выдержал, засмеялся тихо. – Милуются…
– Как это? – озадаченно сморщил лоб маленький солдат.
– Положили головы друг дружке на шеи и стоят… Будто памятники – не шелохнутся. Думу думают, – лейтенант засмеялся вновь, также тихо и как-то торжествующе, словно бы рад был факту, что жизнь в природе, несмотря ни на что, берёт верх над всем остальным и прежде всего над смертью, потом прервал смех с одобрительным кивком: – И война для них не война.
– У нас на севере лосей много. Иногда даже пасутся вместе с коровами и хоть бы хны – в очередь к хозяйке подходят, чтобы та подоила их…
Чердынцев вновь тихо засмеялся, согнул палец крючком, показал его маленькому солдату:
– Загибаешь, Ломоносов!
Тот изобразил улыбку во весь рот, обнажил крупные, с неровно стесанными нижними краями зубы:
– Ну если только самое чуть-чуть.
– Знаешь, Ломоносов, признаком чего являются редкие зубы?
– Ума, товарищ лейтенант, – сделав серьёзное лицо, ответил маленький солдат.
– Неверно. Вранья. Редкозубые – самые отчаянные врали на белом свете. Пошли! – Чердынцев поправил висевший на плече автомат. – Жаль пугать красавцев, но придётся.
Цепляясь руками за стволы сосёнок, он заскользил сапогами по хрустящему светлому песку, спустился в ложок и хлопнул в ладони. Лоси вздрогнули, развернулись круто, будто солдаты на парадных маневрах, и вломились в низкорослый непрочный молодняк. Только треск по лесу пошёл.
Чердынцев присел, достал из сумки карту, повертел её в руках и с сожалением опустил на песок.
– Сориентироваться не по чём, – пожаловался он, – сегодня нам не встретилось ни одного населённого пункта. Вот ситуёвина какая!
Досадливая присказка училищного старшины пришлось как нельзя кстати.
– Ситуёвина, – согласился маленький солдат. – А хотя бы примерно, где мы находимся?
– Примерно тут, – Чердынцев обвёл пальцем обширный зелёный кусок на карте, стукнул ногтём по круглому чёрному глазку, вживленному неведомым немецким чертёжником в изумрудное поле, – в районе деревни Кашицы.
– Сколько же мы прошли? А, товарищ лейтенант? – Ломоносов озадаченно наморщил лоб.
– Километров сто. Может, сто двадцать.
– И ни канонады уже не слышно, и немцев мы не встречаем уже по пути, и своих не встречаем… Никого.
– Опустела земля, Ломоносов, потому и не встречаем.
– Будут ещё встречи, товарищ лейтенант… Столько будет – надоест. Кашица, Кашица… По-моему, я слышал это название в штабе. Что-то отряд наш закупал в Кашице. То ли картошку, то ли говядину.
– Неплохо бы выйти к этой деревне. Хоть сориентируемся.
– Для этого, товарищ лейтенант, надо найти дорогу. Дорога нас к Кашице и выведет.
– Верно. Если не к Кашице, то к какой-нибудь другой деревне.
На дорогу – вытоптанный коровами просёлок, обозначенный редкими обглоданными кустами, неудачно занявшими обочины, вышли через два часа. Безмятежно светило солнце, ненадёжно прикрытое горячей дымкой, раззадоривало глазастых оводов – крупных, длиною в мизинец. Оводы всаживались в людей, будто пули и тут же начинали разбухать, словно пиявки от крови.