— Хорошо-, хозяин,— охотно согласился Кумоха.— Я и то засиделся в твоей избе… Пора к людям сходить.
И когда на следующий день рыжего позвали в очередной дом на угощение, Кумоха отправился вместе с ним.
Может, овечку мою бедненькую тоже взять? — спросил рыжий лукаво.— Всей семьей в гости пойдем, а?
Овцу все-таки оставили в избе: Ворон во избежание ненужных толков не решался теперь днем отправлять «Улли» а хлев к корове, устраивал ее возле печи, на подстилке из душистых трав. Зато ночью, когда перегонял из избы в хлев» с удовольствием давал ей пинка.
Рыжего ждали с нетерпением. Хороший рассказчик — не такое уж обычное дело в селе, далеком от больших дорог!
На столе сладко дышала имелия — пастила из ржи и репы.
Рыжий бодро облизнулся и сказал:
— Была бы музыка, а плясуны найдутся!
Сначала не торопясь съели имелию, а потом все замолчали, глядя на рассказчика.
— Жили-были лесоруб Кумоха и его сестричка Айно,— начал рыжий, весело поглядывая на хмурого Кумоху.— Не этот, конечно, Кумоха — одноглазый, другой совсем. Ну, жили-поживали. Однажды царские слуги ехали мимо» увидел» Айно и доложили царю: дескать, в избе лесоруба
живет красивая девушка. Царь говорит: «Взять ее ко мне в служанки». Приходят слуги к Кумохе сестру забирать. А он им говорит: «Вы сестру не берите, я вам за это волшебную палку дам. «Какую такую?» — спрашивают слуги. «А вот какую,— Кумоха им сухой сук сосновый показывает, на конце развилка.— Этим суком можно из снега горячие пироги добывать». Слугам интересно — волшебное дело. О царе-то они не беспокоятся: того всегда обмануть можно. Сказать, что, мол, служанка убежала или пропала в болоте. А волшебная палка больших денег стоит! «Испытать надо».—Это слуги говорят. «Ладно,— Кумоха отвечает.— Поедем по лесной дороге». Ему почему на лесную дорогу нужно было: он там пироги разложил. Завернул каждый в холстину, чтоб не остыли, и в приметные места спрятал. Так и получилось. Едут сани со слугами царскими, а Кумоха сидит впереди со своим рогатым суком. , Подъезжают к пеньку, где пирог спрятан, Кумоха говорит: «Здесь разве попробовать?»—«Попробуй,— слуги просят,— попробуй». Он — раз!—и тащит рогатиной пирог из-под пенька. Теплый еще пирог-то. Слуги глазам не верят: чудеса! А сани уже мимо другого спрятанного пирога едут. Кумоха опять спрашивает: «Может, тут попробуем еще раз?» — «Давай»,— слуги говорят. Кумоха из саней вышел, рогатину под елку сунул— вот и еще один пирог! Так он все пять спрятанных пирогов достал. Потом дал слугам рогатину эту, и поехали они к себе во дворец. Все царю рассказали: зачем, мол, нужна еще одна служанка, когда есть волшебная палка-рогатина? Царю захотелось посмотреть, как пироги из снега тащат. Пошли в лес. Какие там пироги! Конечно, слугам плохо потом было — царь рассердился, наказал их, дураков. И они царю клятву дали: мы и Кумоху накажем, и сестру его приведем!.. Кумоха тоже не прост — понимает, что обман откроется. Он сестру в лес послал прятаться, а сам в ее платье переоделся и у печки хозяйничает. Слуги царские пришли, спрашивают: «Где Кумоха?» — «В лес уехал, через неделю вернется». Тогда они решили сестру сейчас во дворец взять, . а Кумоху уж потом проучить… Так… Везут переодетого Кумоху во дворец. Царь посмотрел: ничего девица, только уж больно ростом велика. Спрашивает: «Что делать умеешь?» — «Много чего,— отвечает Кумоха.— Бороды вот золотить умею». Царю очень захотелось золотую бороду. «Нужно триста рублей, чтобы воды золотой купить,— говорит Кумоха,— да печь жарко натопить, чтобы бороду разогреть». Дал царь Кумохе триста рублей, разогрел бороду — сидит ждет. Кумоха намазал ему бороду смолой сосновой, наказал окунуть ее в холодную воду и мочить. «А я тем временем золотую воду принесу. Только дай мне тройку коней, чтоб я обратно быстро вернулась». Царь приказал дать ему тройку. Кумоха продает за триста рублей на базаре царскую тройку — я домой. Говорит сестре: «Вот шестьсот рублей, поживем на них, а там видно будет». Царь сидел-сидел, а борода насмоленная от холодной воды затвердела, волосы все в колтун свалялись. Стянуло усы и бороду в колтун. Ни слова сказать, ни вздохнуть. Онемел. Пока его снова отогревали да отмывали, много времени прошло. «Это не сестра была,— догадался царь,— а сам Кумоха. Хватайте его, ведите в тюрьму!» Слугам делать нечего— опять к Кумохе поехали. Кумоха слышит — по лесу бубенцы звенят. Говорит сестре: «Будем от царя спасаться. Ты возьми бычий пузырь, налей в него клюквенного киселя и ложись на лавку. Я прикажу: «Сестра, стол накрой для дорогих гостей!» Ты отвечай: «Как пришли, так и уйдут!» Я ножом в бычий пузырь уколю, кисель потечет, как кровь, будто я убил тебя. Потом я ударю плеткой, ты на колени встанешь. Второй раз ударю — встанешь на ноги. Третий раз —на стол угощение поставишь и поклонишься: «Хлеб да соль, гости дорогие, садитесь к столу!» Приехали тут слуги царевы, а сестра на лавке лежит. «Ладно, поедем,— сказал Кумоха слугам,— только давайте поедим перед дорогой». Отчего не поесть? Слуги согласились. И тут Кумоха с сестрой как уговорились, так все и сделали. Кисель потек, гости испугались, зо Кумоха плеткой сестру оживил. «Что это за плетка такая?» — слуги удивляются. «Чего спрашиваете? Видели небось, как она мертвых оживляет? От этой плетки сварливые, нерадивые бабы тихими и ласковыми делаются!» — «Продай нам эту плетку,— просят слуги.— Мы своих жен ею поправим, а то житья нет».— «Триста рублей давайте,— говорит Кумоха.— И от меня отстаньте». Слуги согласились. Заплатили деньги, уехала. Царю своему сказали, что Кумоха с ними драку затеял, они его убили, потому и не привезли. А сами скорее по домам — жен учить. Взял один плетку, пришел R своей. Сначала ее ножом пырь! Зарезал. Потом плеткой давай бить. А она не встает. Что делать? Пришлось хоронить… Тогда слуги сговорились меж собой, чтоб Кумоху непременно, уже по-настоящему, убить. Но знают, что им с ним так просто не справиться. Надо идти на хитрость. Приехали к нему вроде испуганные, говорят: «Царь хочет тебя в тюрьму посадить, узнал, что мы его обманули… Нам уже не верит, послал стражников тебя арестовать. Мы приехали помочь тебе убежать. Залезай в мешок, поедем. Если попадутся стражники, будут спрашивать: «Что везете?» — мы скажем: «Овес». Кумоха хитер-хитер, а тут слугам поверил. Правда, когда в мешок лез, нож с собой взял, на всякий случай. Слуги его связали, уже поверх мешка, да так, что и шевельнуться нельзя. Повезли, сами радуются: попался им Кумоха в руки! Один говорит: «Сожжем ею». Другой: «Живьем в землю закопаем». Третий: «Зачем костер разводить, яму копать? Утопим!» Так и порешили. Привезли к ламбе — озеру. А пешни нет: чем прорубь долбить, не кулаком же? Положили Кумоху на бережок, оставили сторожа и погнали сани в ближнее село за пешней. Лежит Кумоха возле ламбы, потихоньку узлы порезал, руки-ноги освободил Говорит из мешка слуге-сторожу: «Подойди ко мне». Тот
подошел. «Повернись к лесу, я тебе покажу место, где клад закопан». Слуга повернулся лицом к лесу, спиной к озеру. «Что видишь? — спрашивает Кумоха.— Сосну справа видишь?»—«Вижу».—«Смотри лучше». А сам из мешка вышел да слугу того по голове. Рот ему заткнул и в мешок вместо себя положил, все узлы связал, все, как прежде было, сделал. Сам в лес спрятался. Приехали слуги. «А где сторож?» — «Замерз, верно, удрал греться». Ну, прорубили лед. Торговаться начали: кому куль с Кумохой тащить. Кричат: «Ты барин, я барин, а кто ж мешок понесет?» Договорились наконец. Потащили. Слуга в мешке мычит. «Дадим ему слово сказать?»— спрашивает тот, кто тащит. «Нет,— говорит другой,— не надо, а то он нас опять перехитрит. Давай топи». Бросили. Только и сказал слуга в мешке: «Буль-буль-буль!» А Кумоха домой, взял все деньги—девятьсот рублей! — и прямо в город, к царевым слугам. Те, как его увидели, рты пораскрыва-ли. Перепугались.. «Откуда ты?» — спрашивают. «С того света,— отвечает Кумоха.— Взял там деньги, вот девятьсот рублей, и назад пошел, домой»,—«Да как же тебе это удалось?» — «Очень просто. На дне озера водяные черти спят, у них в головах деньги торчат. Слышали, я говорил «буль-буль-буль»? Это я деньги считал… А кто к водяному черту прикоснется, тот, сами знаете, не тонет… Вот я и деньги собрал, и живым остался… А ваш товарищ, который меня сторожил, и уходить оттуда со дна не хочет—уже две тысячи собрал, и все мало ему».— «Ты место помнишь?» — слуги Кумоху спрашивают. «Помню».— «Тогда пошли туда, мы тоже хотим богатыми быть». Поехали царские слуги к озеру, к проруби да в нее все друг за другом и поскакали. Прыгают и орут: «Буль-буль-буль! У меня уже голова черта в руках!»
Это они друг друга за волосы хватают… Все, конечно, утонули. Кумоха взял их коней и домой поехал. С той поры его л царь больше не трогал. Вот как бывает.
Рыжебородый весело оглядел избу и сказал:
— Ну, это все присказка. А теперь о моем горе… Была у меня дочка Улли…
И он печальным голосом поведал историю про ведьму Сюоятар и ее синеносого сына…
Но он не успел добраться и до середины своей сказки, как распахнулась дверь и в избу ворвался зимний воздух, стегнул холодом по лицам собравшихся.
А из клубов пара выплыл маленький человечек с огромной пушистой бородой — отец Василий, сельский поп.
Отец Василий был таким щуплым, что, казалось, будто его прикрепили к пышноволосой бороде великана.
Длинный, до пят, овчинный полушубок попа был распахнут. Так как нагрудный крест, если бы он лежал на груди, был бы закрыт бородой, то цепь пришлось удлинить, и крест болтался на животе.
Поп схватил крест, поднял его так высоко, как позволила цепь. Кумохе показалось, что отец Василий хочет проткнуть крестом низкий потолок избы.
— Изыди, сатанинское отродье! — неожиданным басом произнес поп, с ненавистью смотря на рыжебородого и Кумоху.— Чудеса все в руках божьих! Только он их творить может! А все остальное- от сатаны, дьявола!
— А как же лесной хозяин Хийси, ведьма Сюоятар?— наивно спросил Кумоха.— Они тоже чудеса творят?
— То в сказках! — загремел поп.—Бог—в жизни! И не быть в нашем селе колдовскому чуду!
— А кто не верит отцу Василию, пусть мне скажет,— раздался спокойный голос.
Из-за отца Василия показался невысокий человек в черном, отороченном белой смушкой полушубке, на плечах которого лежали погоны.
— Сам пристав! — ахнул кто-то.
— Ваше благородие! — первым выскочил из-за стола хозяин избы.
— Этого просто не обманешь,— прошептал рыжий на ухо Кумохе.— Он дурак с умом.
Про то, как „ваше благородие“ не любил говорить,
а уж если говорил, так только то, что думал
Пристав — очень большой начальник. После исправника — второй человек во всем округе. А уж после исправника, как говорили, чуть ли не сам царь сразу идет… Но царь — как бог, где-то далеко. Исправника в лесных далеких селениях никто еще никогда не видел. А пристав приезжает обычно раз в год, и его приезд всегда большое событие — значит, что-то случилось, что-то произошло!
Царя называли батюшкой. Исправника —ваше превосходительство. А пристава — ваше благородие. Имени его никто не знал — «ваше благородие» да «ваше благородие». Зачем имя, когда и так ясно всем, о ком речь идет,— второго «вашего благородия» в округе нет.
Физиономией «ваше благородие» очень походил на рысь — седоватая бородка равномерно обкладывала круглое лицо, и от этого оно казалось лохматым; немного раскосые, зеленые, с черными круглыми зрачками глаза всегда были настороже. Острые, торчащие вверх уши еще более дополняли это сходство.
На разговоры пристав был ленив, старался обходиться жестами или мимикой. Да и карельского языка он не знал — десятка два слов только. Говорили, что сам он откуда-то из России — не то с Урала, не то с Дона. Но об этом точно даже отец Василий в минуты большого откровения (когда выпивал лишку) и то ничего сказать не мог.
Про «ваше благородие» рассказывали, что был он прежде простым стражником, а в милость «его превосходительству», то есть исправнику, попал при необычных обстоятельствах.
Дело якобы происходило так. Исправник любил испытывать своих подчиненных, как он сам говаривал, «на честность». Для этого каждого новичка приглашал к себе в дом на чай. И проделывал одну и ту же, весьма простую, но коварную шутку.
На столе всегда стояло два одинаковых чайника с заваркой. Но в одном был настой табака — гадость несусветная, отрава, ну просто зелье! А во втором — настоящий чай. Так как хозяин сам наполнял чашки гостей, то ему никакого труда не составляло проверить новичка «на табачок». Налив горький настой гостю, хозяин заботливо спрашивал;