Лестница грез
Шрифт:
– Оленька, мне завтра нужно быть на судне к шести утра, за мной придёт машина. Ты что, Оля, обиделась? Ну что ты, успокойся!
– Сева! А капитаном быть страшно?
– Нет, а почему ты спрашиваешь?
– Мне страшно, я бы не смогла.
– Как тебе сказать, ответственность большая, за экипаж, за судно, за груз. Не столько уже моря боишься, как политической ситуации... я иду с опасным грузом... Всё может случиться.
– Не ходи туда, я не хочу, я боюсь за тебя, - я от напряжения расплакалась. Он стал целовать меня в зарёванное лицо: - Я из рейса вернусь через полгода, дождись меня, хорошо? Оставить тебе ключи от этой берлоги?
– Нет. Не надо. Не надо ничего оставлять.
– Если не выдержишь, не дождёшься,
Что на меня нашло, сама не знаю, стала клясться: «Я буду ждать, сколько нужно. Обещаю ждать всю жизнь. Я люблю вас... тебя». Ноги меня совсем не держали, подламывались, как спички. Не помню, сколько мы стояли у двери, тесно прижавшись друг к другу, и целовались до крови. У меня лопнула губа, и солёный вкус крови мы почувствовали вместе. Потом мы быстро добежали к моему дома. Дождь кончился, светили звёзды, и мне было совсем не холодно, наоборот, бросило в жар. Под балконом опять целовались, нежно, ласково. Я гладила его такие мягкие, шелковистые, пепельного цвета волосы, чисто выбритые щёки. Потом настолько разошлась, что тихонечко рукой пролезла к нему под рубаху и прогладила волосы на его груди.
– Оля, вернёмся обратно! Решай! Больше не могу, пойми меня.
– Не сейчас, Сева, Севочка. Через полгода, я буду тебя ждать, сколько понадобится, буду ждать. Клянусь. Не бойся за меня, я всё выдержу.
Он отпустил меня и, не оборачиваясь, исчез в тени раскидистых деревьев, дружно стряхивавших с густой кроны остатки ливня, который не казался мне ледяным. Мои любимые платаны и акации дышали в след капитану воздухом, напоенным счастьем и первой моей настоящей любовью.
Эти полгода я жила как в тумане. Бранила и ругала себя, что не спросила, на каком судне он ушёл в рейс и куда. Я даже не знаю его фамилии. В конспекте каждый день проставляла новую цифру: 180 дней, 170... Поскорее они бежали бы, приближая день нашей встречи. Каждый день я по-новому представляла ее, с каждым днём сердце моё всё больше и больше страдало. Все конспекты были разукрашены в разных вариациях буквами «В» и «И». Господи, что со мной делалось. Я была и счастлива, от наполнявших меня чувств, и ужасно несчастна от нахлынувших на мою душу страданий. Сколько пролила крокодиловых слёз в свою подушку, сколько прочитала за это время любовных романов. С «Письмом незнакомки» Цвейга вообще не расставалась. Я была на грани полного истощения. Самое главное, не могла никому признаться, что испытываю. С утра надевала знаменитую маску Георга Отса из «Принцессы цирка» и до самой ночи мучалась в ней.
Дни ползли так медленно: 120,90,60,30,10,0. Потом они пошли со знаком плюс: 10,20, 30... Я гуляла с подружками, ходила даже на свидания несколько раз, но забыть своего капитана не могла ни на минуту. Всё его лицо, до малейших подробностей, мелькало перед глазами. Раз за разом вспоминала эти три дня наших свиданий. Как в кино, повторяла и повторяла, что он сказал, что я ответила. Как он улыбнулся, как менялся цвет его глаз - от голубого до тёмно-стального, когда он целовал меня. Как разглаживались его морщинки, когда он говорил мне о любви. Я даже во сне слышала, как он меня зовёт: «Оля, Оленька моя!» Как безумная, срывалась с постели, выбегала на балкон, всматриваясь в темноту: вдруг стоит внизу, ждет, когда я выгляну. Коченела от холода, стуча зубами, скорчившись от невыносимой боли, повторяя бесконечно, заглатывая слезы, симоновские стихи: «Жди меня, и я вернусь, только очень жди. Жди, когда пройдут дожди...» О, эти дожди, тот наш ледяной ливень.
Так пришла весна. Капитан не появился ни через полгода, ни через год. Бабка, как всегда, была права: «Не верь мужчинам, мой дружок». Жизнь продолжалась, я знакомилась с новыми ребятами. Но я никогда больше не чувствовала себя молодой девочкой, а совершенно взрослой женщиной, как будто бы уже прожила одну тяжёлую, полную неприятностей жизнь. Мучила себя: упустила свое счастье, вини только себя. Сколько за это время я отфутболила хороших и наверняка достойных ребят. Больше не поддавалась ни на какие ухищрения мужчин, веру в их честность потеряла навсегда.
О моём романе с капитаном все знали. Но только то, что я его бортанула (а ведь и сама оказалась за бортом). Что же случилось на самом деле, так и не узнала ни одна живая душа. Эту первую свою любовь я не удержала, выпустила из собственных рук, так теряет воздушный шарик ребёнок. Он улетает навсегда, далеко ввысь, его уж не вернуть, он там просто лопается. Зачем только приходит к человеку это чувство, эта мука, с которой человек борется один на один. И никто не может ему помочь, даже сам господь бог, наградивший нас этими страданиями.
ЛЕКАРСТВО ОТ ЛЮБВИ
Ах, эти свадьбы, и я, вечная свидетельница на них, когда все мои подружки выходили замуж, сама осталась совсем одна, с носом. Накаркала все-таки моя дорогая Пелагея Борисовна. Но при чем тут бабка, ты же сама решительно была против, чтобы покушались на твою свободу, и летай себе дальше вольной птицей.
Последний год учёбы пронёсся, как вихри враждебные. Удачно досталось мне назначение на последнюю производственную практику. Другие студенты разъехались по своим малым родинам, к обоюдной радости и институтского начальства, и собственной. А мне, как одесситке, подвалило счастье отправиться в любое хозяйство нашей области, лучше поближе к городу или даже в самом городе. Вот и славненько, обоюдная выгода. Институт экономил на мне, не нужно было раскошеливаться на проездные, суточные, платить за жильё, а мне мотаться в какую-нибудь дыру.
Опять помогла мамина работа, один звонок, и судьба моя была решена: еду на практику в знаменитый, гремящий на всю страну колхоз Макара Посмитного; до центральной его усадьбы, то бишь конторы в Черноморке, аккурат 29-м трамвайчиком. Но ехать долго, пока добираешься, страниц тридцать, а то и все сорок успеешь прочитать. Меня определили в бухгалтерию. Боже, какая скука. Моя начальница, заместитель главного бухгалтера, с утра пораньше мечет гром и молнии по телефону, на прием к ней целая очередь, полдня, это еще хорошо, надо угробить, чтобы решить какой-то вопрос. Я от неё слышу лишь одно: выйди на минуточку. Не знаю, что за секреты, но покорно выхожу. Да и еще который уж день обещание: видишь горячка, мне после обеда нужно отъехать в третье отделение, я с тобой завтра начну разбираться. Подойди к Глафире, она тебе покажет, как карточки складского учёта заполнять. Начни с этого.
К Глафире тоже не подступиться, очень занята, весь стол завален бумагами: подожди, давай чуть позже, через часок. Начальство смылось - мыши здесь же разбежались. Кто за чем, кто за мясом, там сегодня колют кабанчиков, как же такой случай упустить. Даже мне предложили. Но зачем, скажите на милость, мне их свежезаколотый кабанчик? К тому же краем уха услышала, что он почти сдох и его полуживого прирезали. Сдавать такой товар государству опасно, не дай бог, болячку обнаружат. А так между собой поделят и подольше проварят. Какие дела! Где ещё раздобыть такое мясо, да ещё по таким бросовым ценам?
И опять я свободна, дочитываю на обратном пути свою книжку. Дни бегут, в отчёте по курсовой практике «дубль пусто». Начинаю настойчиво приставать к своей наставнице, но она имеет меня в виду. Ноль внимания, фунт презрения. И вдруг, уже почти в самом конце моей блестящей практики, бросает на мой стол три папки: переписывай, это моя дипломная работа, сдирай все подряд, никто проверять не будет. А это моя рецензия на твою работу. Все готово, довольна? Только не отвлекай меня больше и расстанемся друзьями. Жизнь по кругу движется, еще пересечемся когда-нибудь.