Леся и Рус
Шрифт:
— Брысь, — бросаю едва слышно, смотря в зеленые глаза твари.
Кошка, утыканная рыжими кляксами, взвизгивает и срывается в заросли виноградника, поджав хвост. А я поднимаюсь по облупившимся ступеням и замираю перед выцветшей дверью. И внутри все застывает, даже чертово сердце перестает лихорадочно биться. Ладонью касаюсь теплого дерева. И все. Не остается ничего, кроме моей ладони на темном дереве. Упираюсь в нее лбом и чувствую, как противная дрожь ползет по спине, костлявыми пальцами щелкает по позвонкам, словно ищет тот, что послабее. Но хера с два она что-то найдет, потому что там давно стальной штырь и никакой твари, вроде страха, он больше не по зубам. Стряхиваю с себя цепкие ручонки этой твари, выпрямляюсь. Из кармана
— Мяяяяу!
Выдыхаю. Вот же кошка неугомонная. Резко разворачиваюсь и тону в больших глазах цвета первой травы. Невольно делаю шаг назад, больно врезаюсь в дверной откос, матерюсь вполголоса. На короткий миг прикрываю глаза, встряхиваю головой, отгоняя лезущую на волю память. Нет, сука, тебе сегодня нет места для раздолья.
Открываю глаза и вижу перед собой маленькую девчушку. Медные волосы заплетены в две тугие косы почти до самой попы, на курносом носике рассыпаны рыжие веснушки, на пухлых, еще детских щеках размазаны слезы, а в больших зеленых глазюках отражается солнце. Хрен его знает, как такое возможно, потому что солнце закатилось за крышу дома напротив, но я его вижу в ее глазищах в поллица. А она просто стоит на месте в каком-то невзрачном потрепанном платьице с чужого плеча, потому что слишком короткое и в плечах узкое, и смотрит на меня. Да так, что я невольно пячусь назад. Еще немного и кишки вывернет наизнанку или прошлое, которое локтями распихивает все мои барьеры и с ноги крошит возведенные стены.
— Мяяяу! — и я даже благодарен этой рыжей твари, потому что еще немного такого контакта и можно будет смело возвращаться обратно в психушку.
Кошку держит в руках девочка, без остановки гладя ее. И я зависаю на этом движении, потому что оно слишком...механическое. Как заученный алгоритм. Кто-то выключателями щелкает, а эта кошку гладит в определенной последовательности: между ушек, по спине до самого кончика хвоста, переднюю лапу, заднюю, холку, снова ушки и по новой. Сначала двумя пальцами, словно намечает путь, а затем всей ладошкой. И ни разу за несколько минут не сбилась, не остановилась, не изменила порядок и не оторвала глаз от меня.
— Богдана! — женский звонкий голос рвет барабанные перепонки и я невольно морщусь от вибрации ее высоких нот.
А девчонка никак не реагирует, но как только я отвожу взгляд, начинает паниковать: сбивается с привычного ритма, кусает губы, озирается по сторонам, но в упор не замечает меня. Щелкаю двумя пальцами, и девчонка поворачивается на звук. И снова глаза в глаза.
Аутистка. Ну здравствуй, дурдом, давно не виделись. Вернулся домой, называется.
— Богдана! — зов женщины перемежается злостью и истеричными нотками. А я нихрена не пытаюсь ей помочь, хоть эта девчонка будит внутри меня какую-то херню, которая мне не под каким соусом не сдалась. Но, похоже, наш зрительный контакт — единственное, что удерживает девчонку от паники и бегства. А я потерплю, пока нерадивая мамаша отыщет свое чадо.
Она влетает во двор спустя семь минут наших гляделок, расфуфыренная фифа на каблуках такой высоты, точно клоун на ходулях, бесцеремонно хватает девчонку за руку, бормочет мне слова извинения, и тащит ту за собой. Именно тащит, потому что малышка упирается, начинает реветь и выпускает из рук кошку. Та жалобно мяукает, но фифа отшвыривает ее носком своего брендового туфля, попутно выговаривая девчонке за ее непослушание.
Кошка кубарем летит прямо мне под ноги и затихает, пришибленная несправедливостью ее кошачьей жизни. Усмехаюсь сам себе и бредовым мыслям, что лезут в голову, но приседаю на корточки, подхватываю это тощее чудище и запускаю в дом перед собой. Она плюхается на свою тощую задницу, словно не верит в происходящее, принюхивается, припадая на передние лапы. Оглядывается на меня с вопросительным “Мяу?”
— Для одной бездомной кошки место здесь точно найдется, — дергаю плечом.
И эта хитрая тварь улыбается мне в ответ, пружинит на все четыре лапы и исчезает в темном нутре старого дома.
Тихо смеюсь и следом за Кляксой переступаю порог родительского дома.
Внутри темно и пыльно. Деревянный пол тихо вздыхает под моими шагами. Здоровается и укоряет, что так давно не был.
— Прости, Дом, — касаюсь ладонью шершавой стены. — Меня самого охренительно давно не было в этом мире.
И дом снова вздыхает в ответ, тихо и без укора. Прощает.
Улыбаюсь и слышу кошачий зов откуда-то из недр кухни. Пыль везде, и ее запах забивается в нос. Морщусь, а Клякса у моих ног громко чихает. Но когда я хочу взять ее на руки — сбегает к старенькому холодильнику, спрятанному в темном углу. Сверху посеревшая от пыли ажурная салфетка. Такая же в центре стола, придавленная хрустальной вазой для фруктов. Пожелтевшие от времени занавески закрывают окна. Некогда алые маки, сейчас выцвели и напоминают о том, как я в щелочку между ними подглядывал за Ташкой из дома напротив. У отца бинокль был военный, вот я и пользовался моментом...изучал различия мужского и женского тела. Пока однажды не увидел, как Ташка закинула веревку на карниз и…
Встряхиваю головой, отгоняя картинки дергающегося на веревке тела. Черт! Открываю кран, он рычит и плюется водой. Плевать! Умываюсь обжигающе холодной водой, провонявшейся болотом. Отплевываюсь, когда она попадает в рот. И дышу, упершись ладонями в края старой раковины.
Ташка...Рыжая девчонка, носившая гольфы в полоску и смешные хвосты. Мы называли ее Пеппи...такая же бойкая, обнимающая весь мир. Поцелованная солнцем. Улыбаюсь, вспоминая, как она смешно уплетала мамины пирожки с вишней или клубникой и хохотала до упаду, рассказывая смешные истории. А я любовался ею и не знал девчонки красивей. Да уж...подростковая влюбленность она такая. Подхожу к окну, двумя пальцами приоткрываю занавеску и вижу, как из калитки соседнего дома выбегает давешняя девчушка и несется прочь по улице. Следом за ней здоровенный мужик. Он нагоняет ее за несколько шагов, ловит за руку. Та пытается вырваться, а потом успокаивается, когда мужик приседает на корточки и что-то говорит ей, поглаживая ее запястье. И этот жест...током по оголенным нервам. Швыряя в полымя воспоминаний, куда не позволяет провалиться рыжее чудище, сиганувшее мне на плечо. Когти впиваются в кожу через одежду. Шиплю, отдирая от себя кошку за холку. Смотрю в ее бесстыжие и голодные глаза. Ссаживаю на подоконник. Черт с тобой, Клякса. Будет тебе жратва.
В багажнике бумажный пакет с едой. В нем — палка сыровяленной колбасы. Беру ее и возвращаюсь в дом. Кошачья бестия едва ли не пищит от радости, ей-богу. А когда в ее лапах оказывается колбаса — урчит от наслаждения, с жадностью вгрызаясь в палку, удерживая ту двумя лапами. Некоторое время стою, посмеиваясь над умильной картинкой. А потом…
Второй этаж. Белая дверь, расписанная витиеватыми узорами, точными отражениями написанных на спине. Кладу пальцы на длинную ручку, опускаю ее. Тихий щелчок, скрип и дверь впускает меня в мир, расписанный яркими красками гуаши и фантазии. Переступаю порог, не отпуская ручку. Она держит меня в этом черно-белом мире, где все предельно ясно. Где я точно знаю, кто плохой, а кто хороший. Где нет полутонов и правда не упакована в яркую обертку лжи.
Но мир за порогом моей спальни в отчем доме утягивает в водоворот драконов, принцесс и эльфов. И я не замечаю, как дверь с тихим шорохом закрывается за спиной, а я сажусь на шерстяной ковер, скрестив ноги, и ныряю с головой в волшебство, сотворенное на стенах юным мечтателем Русланом Огневым. Скольжу по стеблям причудливых растений, парю на шипастой спине изумрудного дракона, ныряю в бурлящий водопад и захватываю в плен нежный рот принцессы, что смотрит на меня глазами цвета весенней травы.