Лета 7071
Шрифт:
— К князю Володимеру — воевода князь Серебряный, — с достоинством сказал Серебряный и подал одному из казаков свой серебряный шестопер. Казак принял шестопер и, держа его в вытянутой руке, как факел, поскакал вперед, чтоб известить князя. У крыльца тот же казак с поклоном возвратил Серебряному шестопер а почтительно сказал:
— Князь милости просит!
Такой прием Серебряному понравился, а то, что князь Владимир не заставил ждать и сразу позвал его, даже польстило.
В сенях Серебряного встретили княжеские воеводы, сам князь встречал у дверей.
В палате народу было немного: несколько воевод из свиты князя, его оружничий, два боярина, парившиеся в рысьих шубах возле печи, княжеский духовник монах Патрикий и князь Пронский. Присутствие в палате Пронского больше всего смутило Серебряного. Он даже растерялся поначалу, не зная, как и приступить к делу, когда сам Пронский, причастный ко всему, будет сидеть и слушать, что о нем будет говориться.
— По царскому указу иль по своей воле явился ты к нам, воевода? — первым спросил князь Владимир, видя замешательство Серебряного.
Серебряный ответил:
— Царь не давал мне указов, да коли мы будем ждать, покуда он укажет, — худо нам придется!
Князь Владимир, да и все, кто был в палате, почуяли тонкое двусмыслие в ответе Серебряного: замерли четки в руках Патрикия, сопнул недружелюбно Пронский…
— За самовольство також не милуют, — сказал князь Владимир.
— Самовольство самовольству — рознь! — возразил Серебряный. — Ежели один самовольно порядку и ладу добивается, а другой сие дело самовольно расстраивает — кому добром, кому худом воздать?
— За правое дело како не воздастся — все лише добро будет, — тихо, мягко и словно бы самому себе сказал Патрикий.
Все с согласием посмотрели на монаха, будто он и вправду высказал за каждого их мысль. Да только знал Серебряный, что никто ничего подобного не думал. Каждый из них побежал бы от худого воздаяния, за какое бы дело оно ни воздавалось — за правое иль неправое… Он хотел было ответить Патрикию, да раздумал. Не мудрствовать с монахом пришел он сюда.
— Во всяком деле ум нужен, — сказал он решительно и встал с лавки. — Даже в правом!.. И мера! А что затеяли бояре да воеводы — неумно и неумеренно. Князь Пронский давно при полках и знает, какие невзгоды терпит войско через ту неумность и неумеренность.
Пронский опять сопнул, нахмурился, но не сказал ни слова.
— Нынче большой воевода говорил мне, что покрывает пред государем воеводские козни, дабы раздором большего вреда не причинить, продолжал Серебряный, приблизившись к князю Владимиру, чтобы лучше видеть, какие из его слов сильней всего затронут князя. — Большому воеводе твоей дружины, князь, надлежит сейчас ехать со мной к Басманову и говорить с ним по сему делу.
— Пошто моему воеводе? — капризно воскликнул Владимир.
«Знаешь — пошто! — подумал Серебряный, глядя в метушливые глаза князя, и порадовался, что верно поставил себя в разговоре с ним и оттого ведет дело в свою пользу. — Кабы не знал — выпер бы меня вон и слова бы не разменял со мной!»
— Оттого, князь, что
— За такие слова, воевода, в плети тебя! — вскинулся Владимир и крикнул слугам: — Взять его!
Слуги кинулись к Серебряному, скрутили по рукам.
— Опомнись, князь, — спокойно сказал Серебряный. — Твои плети подымут меня над тобой, коли Басманов пойдет к царю с доносом.
Владимир, по-бычьи наклонив голову, с ненавистью смотрел на Серебряного.
— Пристало ли нам, князь, меж собой свариться, коли надо всеми нами занесен меч?! — с укором и уже совсем иным топом — мягким и дружеским — проговорил Серебряный. — Согласного стада и волк не берет. А еще речется и так: собором и черта поборем.
— Пустите его, — сказал Владимир и пристально вгляделся в Серебряного. — Дивный ты человек, воевода… А может, просто лукав?
— Лукавство делу не помеха.
Владимир подступил к Серебряному:
— Речешь: собором и черта поборем?! — Он осторожно, даже трусливо приблизил свое лицо к лицу Серебряного и ехидно спросил: — А может, сам черт и науськивает тебя, а?
— Полно, князь, — невозмутимо сказал Серебряный. — Мы не торговцы из Китай-города! Пошто нам торговать один у одного доверие? Скажи мне: едет со мной Пронский иль нет?.. И делу конец!
— Обычая не знаешь, воевода? Своих людей я сам сужу!
— Обычай я знаю, князь, да уж давно у нас на Руси не по обычаю все ведется. Не на суд едет Пронский! Судить его можешь токмо ты иль царь! Басманов с ним будет говорить.
— Басманов мне в восьмое колено! Отопком щи хлебал, да в воеводы попал! — глухо и зло обронил молчавший досель Пронский и отвернулся к стене.
— Слышал, воевода?! Не в место Пронскому ехать к Басманову. Пусть Сам Басманов едет к нему.
— В походе мы все без мест, князь. Да и не поедет сюда Басманов. Басманов поедет к царю.
Серебряный и Пронский ехали молча, отчужденно… Серебряный, ехавший на полконя впереди, не видел Пронского, но знал и так, какую великую тяжесть везет в душе боярин.
Пронский поехал сам, по своей воле, без княжеского принуждения. Да Владимир и не мог его принудить. Не было у князя такой власти над ним. Это Серебряный понял еще в разговоре, когда окончательно стал требовать ответа — едет с ним Пронский или нет? Владимир тогда совсем потерялся. Всю спесь с него как рукой сняло. Только что угрожавший Серебряному плетьми, он вдруг стал просить его отговорить Басманова, рассулился подарками…
«Нетверд князь, нетверд», — думал разочарованно Серебряный. Он впервые так серьезно сошелся с Владимиром и неожиданно для себя самого разглядел под его напускной могущественностью и капризной гордыней слабую и нестойкую душу. Невеселые думы прихлынули к Серебряному. Человек, с которым он связывал свои самые тайные и самые дерзкие надежды, оказался совсем не таким, каким он его представлял, и уж совсем не годящимся для той роли, которую отводили ему бояре в своей зачавшейся борьбе против царя.