Лета Триглава

Ершова Елена

Беса, хромая, приблизилась к мертвяку. С черного лица глянул единственный глаз. Почти осмысленный. Почти как раньше…

В груди стало горячо и больно. Всего на какое-то мгновенье. Осмысленный огонек погас, и вместо него Беса увидела черную навью бездну — не было в ней тепла и любви, одна животная злоба и голод.

Больше не тятка. Отродье, порожденное Мехрой.

— Прости, батя… — всхлипнула Беса, крепче перехватывая топор.

И в два удара снесла мертвяку голову.

Глава 2. Лекарь и гробовщик

Когда

вернулись домой, маменька все поняла и заплакала.

— Не горюй, — утешила ее Беса. — Выдюжим как-нибудь.

Сняв излохмаченную рубаху, оттерла с лица и груди кровь. Раны не были глубокими, компресс из трав приложить — быстро заживет. Только это позже.

Переоделась в тяткину форменную тужурку, выбрала заступ. Младко ухватил за рукав и защебетал по-птичьи:

— Бе-са!

Она пощекотала крохотную братишкину ладошку.

— Не бойся. Упыра забороли, теперь все хорошо будет. Дело справлю и вернусь.

— Соль не бери, — попросила маменька. — Пусть его… проживем.

— От нее все беды, — угрюмо ответила Беса. — Не приведи Мехра, узнают, что утаили — горе нам.

И спрятала в нагрудный карман нож и склянку.

Дождь поутих, и к лучшему. Еще неделю таких дождей — и напрочь размоет могилы. При жизни тятка строго за этим следил, иногда вместе с дочерью обходил владенья — здесь камень поправить, сюда земельки подсыпать, тут требу поднести. Ждал, когда родится, а потом окрепнет Младко, и бубнил, что не девичье дело — за могильником следить. Но другого помощника не было, а в последнее время Беса ходила в одиночку. Всегда с заступом или топором — никогда не знаешь, кого встретишь, мертвяка или людена. Люд-то порой пострашнее будет.

Упыр лежал там, где его оставили.

Вооружившись ножом, Беса деловито вспарывала брюшину. Кровь не текла. Под пальцами хлюпали гнилые внутренности. Беса отодвинула кишечник, печень. Сделала косой надрез.

Вот. Блеснуло.

Подставив склянку, Беса плашмя надавила ножом, и соль потекла — белая, студенистая, как лягушачья икра. На дне склянки быстро твердела.

Говорят, за одну бутылочку людовой соли до сорока червонцев дают — это ж до самых заморозков прожить можно! Выписать к маменьке лекаря из Моравска, брату накупить леденцы и теплые валенки к зиме, самой Бесе обновить поношенное гимназистское платье.

Боясь вызвать гнев предков, Беса сцедила остаток в землю. Пусть это будет благодарностью младшим богам Яви — от него, глядишь, трава пойдет в рост, и можно будет прокормиться крапивной кашей.

— Благодарю, тятка… — Беса поклонилась и обвела лицо кругом благодати.

Теперь можно и похоронить по-людски.

Она подобрала заступ, подняла за волосы изуродованную упырову голову, тело едва оттащила к ближайшей яме. Грязь хлюпала под сапогами. Где-то перекликивались-переругивались шишиги. Из-за облака вынырнула остроносая серп-ладья да так и повисла, студенисто поблескивая. По могильнику катились навьи огоньки. Один — ярче и крупнее прочих, — плясал у

надгробий на уровне люденова роста. Беса замерла, прислушиваясь.

— …все равно размоет…

— …не велика печаль! Завтра нас тут не будет…

— …этого туда же?

— …куды еще! Ыэх!

Чавкнул заступ о сырую глину. Беса поняла: душегубы.

Говорили, сперва объявились на Моравском могильнике: все чаще надзиратели натыкались на разрытые ямы, а в иных не только украшений — серебряных лунниц, железных амулетов, золотых височных колец и наручей, — самих тел не было. Теперь настал черед Поворова. Правда, здесь надзирателей не дозовешься, заступники у поворовских мертвых — только Мехра да семья Стрижей. Значит, Бесе теперь на правах хозяйки с душегубами разбираться.

С заступом в одной руке и головой в другой, Беса прокралась вдоль елей.

Лампа, подвешенная на могильном столбе, брызгала искрами. Две черные фигуры копошились у неглубокой ямы, лопатами взрывая землю. Третья, сгорбленная, сидела, спрятав за спину руки.

— Околел, штоле? — спросил простуженный голос.

Вторая фигура разогнулась, почесала в затылке:

— Не. Болтал много его благородие. Я им маленько в лоб заехал, теперь, вишь, отдыхать изволят.

Оба глухо загоготали.

— Ну так и кончай его, — донесся голос первого. — Самострел взял?

— Обижаешь!

Одна из фигур распрямилась и завела руку за пазуху. Тот, сгорбленный, запрокинул голову, и в отблесках лампы Беса увидела на щеке несчастного косой порез.

Решение пришло мгновенно.

— Ну, тятка, помогай в последний раз, — шепнула Беса и, присвистнув, швырнула упырову голову под ноги душегубам.

— Тьха!

— Навье семя!

С руганью отскочили. И Беса, воспользовавшись замешательством, с гиканьем вылетела из укрытия.

— Н-на!

Размахнувшись, плашмя обрушила заступ на затылок первого. Фигура рухнула, как подкошенная мехровым серпом. Второй повернулся — и получил заступом по шее. Хрустнули позвонки. Булькнув горлом, душегуб скатился в только что выкопанную яму.

А третий, завозившись у надгробного столба, сбивчиво забормотал:

— Руки, голубчик… Окажите любезность… Нож есть?

Беса вытащила свой. Склонившись над незнакомцем, в два замаха взрезала разлохмаченные веревки.

— Благодарю покорнейше, — прохрипел освобожденный.

И поднялся на ноги. Прихрамывая, проковылял к первому душегубу и процедил бранчливое:

— Негораздок!

Склонившись, выдернул из его рук самострел и нацелил Бесе в лицо.

— Лопату и нож бросьте.

Беса подчинилась, заголосив:

— Не губите, дяденька! Я не душегуб! Помочь хотела!

Незнакомец вскинул брови и опустил оружие.

— Никак, девица? Не трону вас, сударыня, не дрожите. Сами кто, позвольте полюбопытствовать?

— Дочь гробовщика, — ответила Беса, силясь разглядеть лицо незнакомца. — Обход делала. Дома у меня мать больная и брат малый… Едва навьих прогнала, а тут вы.