Летающий пролетарий

Маяковский Владимир Владимирович

НА РАБОТУ.

Сквозь комнату — лифт. Присел — и вышел на гладь расцветоченной крыши. К месту работы курс держа, к самому карнизу подлетает дирижабль. По задумчивости (не желая надуть) гражданин попробовал сесть на лету. Сделав самые вежливые лица, гражданина остановила авиомилиция. Ни протоколов, ни штрафа бряцания… Только — вежливенькое порицание. Высунувшись из гондолы, на разные тона покрикивает знакомым летунам: — Товарищ, куда спешите? Бросьте! Залетайте как-нибудь с женою в гости! Если свободны — часа на пол запархивайте на авиобол! — Ладно! А вы хотите пересесть? Садитесь, местечко в гондоле есть! — Пересел… Пятнадцать минут. И вот — гражданин прибывает на место работ.

ТРУД.

Завод. Главвоздух. Делают вообще они воздух прессованный для междупланетных сообщений. Кубик на кабинку —

в любую ширь, и сутки сосновым духом дыши. Так — в век оный из «Магги» делали бульоны. Так же вырабатываются из облаков искусственная сметана и молоко. Скоро забудут о коровьем имени. Разве столько выдоишь из коровьего вымени! Фабрика. Корпусом сорокаярусным. Слезли. Сорок — в рвении яростном. Чисто-чисто. Ни копотей, ни сажи. Лифт развез по одному на этаж. Ни гуда, ни люда! Одна клавиатура — вроде «Ундервуда». Хорошо работать! Легко — и так, а тут еще по радио — музыка в такт. Бей буквами, надо которыми, а все остальное доделается моторами. Четыре часа. Промелькнули мельком. И каждый — с воздухом, со сметаной, с молоком. Не скукситесь, как сонные совы. Рабочий день — четырехчасовый. Бодро, как белка… Еще бодрей. Под душ! И кончено — обедать рей!

ОБЕД.

Вылетел. Детишки. Крикнул: — Тише! — Нагнал из школы летящих детишек. — Куда, детвора? Обедать пора! — Никакой кухни, никакого быта! Летают сервированные аэростоловые Нарпита. Стал и сел. Взял и съел. Хочешь — из двух, хочешь — из пяти, — на любой дух, на всякий аппетит. Посуда — самоубирающаяся. Поел — и вон! Подносит к уху радиофон. Буркнул, детишек лаская; — Дайте Чухломскую! Коммуна Чухломская?.. Прошу — Иванова Десятого! — — Которого? Бритого? — — Нет. Усатого!.. — Как поживаешь? Добрый день. — Да вот — только вылетел за плетень. Пасу стадо. А что надо? — — Как что?! Давно больно не видались. Залетай на матч авиобольный.— — Ладно! Еще с часок попасу и спланирую в шестом часу. Может, опоздаю… Думаю — не слишком. Деревня поручила маленькое делишко. Хлеба — жарою мучимы, так я управляю искусственными тучами. Надо сделать дождь, да чтоб — без града. До свидания! —

ЗАНЯТИЯ.

Теперь — поучимся. Гражданин в минуту подлетает к Высшему сметанному институту. Сопоставляя новейшие технические данные, изучает в лаборатории дела сметанные… У нас пока — различные категории занятий. Скажем — грузят чернорабочие, а поэзия — для духовной знати. А тогда не будет более почетных и менее… И сапожники, и молочницы — все гении.

ИГРА.

Через час — дома. Отдых. Смена. Вместо блузы — костюм спортсмена. В гоночной, всякого ветра чище, прет, захватив большой мячище. Небо — в самолетах юрких. Фигуры взрослых, детей фигурки. И старики повылезли, забыв апатию. Красные — на желтых. Партия — на партию. Подбросят мяч с высотищи с этакой, а ты подлетай, подхватывай сеткой. Откровенно говоря, футбол — тоска. Занятие разве что — для лошадиной расы. А здесь — хорошо! Башмаки — не истаскать. Нос тебе мячом не расквасят. Все кувыркаются — надо, нет ли; скользят на хвост, наматывают петли. Наконец один промахнется сачком. Тогда: — Ур-р-р-а! Выиграли очко! — Вверх, вниз, вперед, назад,— перекувырнутся и опять скользят. Ни вздоха запыханного, ни кислой мимы — будто не ответственные работники, а — дельфины. Если дождь налетает с ветром в паре — подымутся над тучами и дальше шпарят. Стемнеет, а игры бросить лень; догонят солнце, и — снова день. Наконец устал от подбрасывания, от лова. Снизился и влетел в окно столовой. Кнопка. Нажимает. Стол чайный. Сын рассказывает: — Сегодня случайно крыло поломал. Пересел к Петьке, а то б опоздал на урок арифметики. Освободились на час (урока нету), полетели с Петькой ловить комету. Б-о-о-о-льшущая! С версту — рост. Еле вдвоем удержали за хвост. А потом выбросили — большая больно. В школу кометы таскать не позволено.— Сестра: — Сегодня от ветра скатился клубок с трех тысяч метров. Пришлось снизиться — нитку наматывать. Аж вся от ветра стала лохматовая.— А младший весь в работу вник. Сидит и записывает в дневник: «Сегодня в школе — практический урок. Решали — нет или есть бог. По-нашему — религия опиум. Осматривали образ — богову копию. А потом с учителем полетели по небесам. Убеждайся — сам! Небо осмотрели и внутри и наружно. Никаких богов, ни ангелов не обнаружено». А папаше, чтоб не пропал ни единый миг, радио выбубнивает страницы книг…

ВЕЧЕР.

Звонок. — Алло! Не разбираю имя я… А! Это ты! Привет, любимая! Еду! Немедленно! В пять минут небо перемахну во всю длину. В такую погоду прекрасно едется. Жди у облака — под Большой Медведицей. До свидания! — Сел, и попятились площади, здания… Щека — к щеке, к талии — талией,— небо раза три облетали. По млечным путям за кометной кривизной, а сзади — жеребенком — аэроплан привязной. Простор! Тебе — не Петровский парк, где все протерто задами парок. На ходу рассказывает бывшее в двадцать пятом году. — Сегодня слушал радиокнижки. Да… это были не дни, а днишки. Найдешь комнатенку, и то — не мед. В домком давай, фининспектору данные. А тут — благодать! Простор — не жмет. Мироздание! Возьмем — наудачу. Тогда весной тащились на дачу. Ездили по железной дороге. Пыхтят и ползут понемножку. Все равно, что ласточку поставить на ноги, чтоб шла, ступая с ножки на ножку. Свернуть, пойти по лесу — нельзя! Соблюдай рельсу. А то еще в древнее время были, так называемые автомобили. Тоже — мое почтеньице — способ сообщеньица! По воздуху — нельзя. По воде — не может. Через лес — нельзя. Через дом — тоже. Ну, скажите, это машина разве? Шины лопаются, неприятностей — масса. Даже на фонарь не мог взлазить. Сейчас же — ломался. Теперь захочу — и в сторону ринусь. А разве — езда с паровозом! Примус! Теперь приставил крыло и колёса да вместе с домом взял и понесся. А захотелось остановиться — вот тебе — Винница, вот тебе — Ницца. Больным во время оное прописывались солнечные ванны. Днем и то, сложивши ручки — жди, чтобы вылез луч из-за тучки. А нынче лети хоть с самого полюса. Грейся! Пользуйся!..— Любимой дни ушедшие мнятся. А под ними города, селения проносятся в иллюминации — ежедневные увеселения! Радиостанция Урала на всю на Сибирь концерты орала. Шаля, такие ноты наляпаны, что с зависти лопнули б все Шаляпины. А дальше в кинематографическом раже по облакам — верстовые миражи. Это тебе не «Художественный» да «Арс», где в тесных стенках — партер да ярус. От земли до самого Марса становись, хоть партером, хоть ярусом. Наконец — в грядущем и это станется — прямо по небу разводят танцы. Не топоча, не вздымая пыль, грациозно выгибая крылья, наяривают фантастическую кадриль. А в радио — буря кадрилья. Вокруг миллионы летающих столиков. Пей и прохлаждайся — позвони только. Безалкогольное. От сапожника и до портного — никто не выносит и запаха спиртного. Больному — рюмка норма, и то принимает под хлороформом. Никого не мутит никакая строфа. Не жизнь, а — лафа! Сообщаю это к прискорбию товарищей поэтов. Не то что нынче — тысячами высыпят на стихи, от которых дурно. А тут — хорошо! Ни диспута, ни заседания ни одного — культурно! Пол-двенадцатого. Радио проорал: — Граждане! Напоминаю — спать пора! — От быстроты засвистевши аж, прямо с суматохи бальной гражданин, завернув крутой вираж, влетает в окно спальной. Слез с самолета. Кнопка. Троньте! Самолет сложился и — в угол, как зонтик. Разделся. В мембрану — три слова: — Завтра разбудить в пол-восьмого! — Повернулся на бок довольный гражданин, зевнул и закрыл веки. Так проводил свои дни гражданин в XXX веке.

III

ПРИЗЫВ

Крылатых дней далека дата. Нескоро в радости крикнем: — Вот они! — Но я — грядущих дней агитатор — к ним хоть на шаг подвожу сегодня. Чтоб вам уподобиться детям птичьим, в гондолу в уютную сев,— огнем вам в глаза ежедневно тычем буквы — О. Д. В. Ф. Чтоб в будущий яркий, радостный час вы носились в небе любом — сейчас летуны разбиваются насмерть, в Ходынку вплющившись лбом. Чтоб в будущем веке жизнь человечья ракетой неслась в небеса — и я, уставая из вечера в вечер, вот эти строки писал. Рабочий! Крестьянин! Проверь на ощупь, что и небеса — твои! Стотридцатимиллионною мощью желанье лететь напои! Довольно ползать, как вошь! Найдем — разгуляться где бы! Даешь небо! Сами выкропим рожь — тучи прольем над хлебом. Даешь небо! Слов отточенный нож вонзай в грядущую небыль! Даешь небо! [1925]

Комментарии

Впервые полностью [1] напечатано отдельным изданием — М., Авиаиздательство и Авиахим, 1925.

В автобиографии «Я сам» в главе «25-й год» поэт назвал поэму в числе важнейших итогов года.

И за это гнездо … отмахиваясь от выселений мандатом союзным, бумажкой КУБу. — КУБУ (или ЦЕКУБУ) — Комиссия улучшения быта ученых при Совнаркоме, организованная в первые годы Советской власти. Маяковский имеет здесь в виду факты собственной биографии: «удостоверения» и «мандаты», выдаваемые поэту, сохраняли ему жилье (комнату в Лубянском проезде, в доме № 3. В 1974 году здесь открыт Государственный музей В. В. Маяковского).

1

До публикации отдельным изданием поэма печаталась — в отрывках, по мере написания — в периодической печати, начиная с апреля 1925 года.

А. Крюкова