Летнее утро, летняя ночь (сборник)
Шрифт:
– Сюда! – выкрикнул Джим.
И они юркнули в огромное дупло, которое приняло их обоих, чтобы спрятать от дождя в тепло и уют. Они стояли, обнявшись, все еще дрожа от холода, и смеялись, потому что у каждого с носа и щек сбегали дождевые капли.
– Эй! – Он лизнул ее лоб. – Дай-ка попить водички!
– Джим!
Они ловили звуки дождя: падающая вода отмывала Вселенную до атласной чистоты, шептались высокие травы, пробуждались сладковатые запахи мокрой древесины и слежавшихся прелых листьев столетней давности.
Потом до слуха донесся еще один звук. Где-то наверху, в теплом сумраке дупла
– Пчелы, Джим, гляди, пчелы!
– Тихо!
Во влажной, темной воронке дупла мельтешили желтые точки. Запоздалые, промокшие пчелы спешили домой с облюбованных полей, лугов или пастбищ и, проносясь мимо Винии с Джимом, взмывали в темную пустоту, хранящую жар лета.
– Они не тронут. Главное – не шевелись.
Джим покрепче сжал объятия; Виния тоже. Она чувствовала на лице его дыхание, смешанное с запахом терпкого винограда. Чем настойчивее барабанил по стволу дождь, тем крепче они обнимали друг друга, заходясь от хохота, но в конце концов их смех растаял в жужжании пчел, вернувшихся с дальних лугов. И тогда Винии подумалось, что на них в любой момент может обрушиться лавина меда, которая накроет их с головой, запечатает внутри этого дерева, как в заветном куске янтаря, а потом, через тысячу лет, когда снаружи отгремят, отшумят, отцветут стихии веков, случайному путнику повезет найти эту застывшую картину.
Внутри было так тепло, так спокойно, Вселенная перестала существовать, оставалась только бессловесность дождя да еще лесная полутьма этого дня.
– Виния, – прошептал, немного повременив, Джим, – теперь-то можно?
Его лицо сделалось очень большим, оно оказалось так близко, что заслонило все лица, которые встречались ей прежде.
– Теперь можно, – ответила она.
Он поцеловал ее.
Дождь буйствовал целую минуту, снаружи холодало, а внутри ютилось укромное древесное тепло.
Поцелуй оказался очень нежным. Он был добрым, приятно теплым, а на вкус – как абрикос и свежее яблоко, как вода, которую, проснувшись от жажды, глотаешь среди ночи, только для этого нужно пробраться в темную летнюю кухню, чтобы там, в тепле, напиться прямо из прохладного жестяного ковшика. Прежде она и вообразить не могла, что поцелуй бывает таким приятным, и безгранично ласковым, и бережным. Теперь Джим обнимал ее совсем не так, как минуту назад, когда защищал от зеленого лесного ненастья; теперь он прижимал ее к груди, как фарфоровые часы, с осторожностью и заботой. Его глаза были закрыты, а ресницы блестели темной влагой; она успела это заметить, когда сама на мгновение открыла глаза, чтобы тут же смежить веки.
Дождь перестал.
В этот миг на них обрушилась новая тишина, подтолкнувшая к осознанию перемен за пределами их мира. Теперь там не было ничего, кроме запоздалых струй, угодивших в невод лесных ветвей. Туча двинулась прочь, оставляя на синем небосклоне большие рваные заплаты.
Эти перемены повергли Винию с Джимом в некоторое смятение. Они ждали, что дождь вот-вот польет
Медленно выбравшись из дупла, они постояли, раскинув руки, будто старались сохранить равновесие, а потом стали искать дорогу из этого леса, где вода на глазах испарялась с каждой ветки, с каждого листа.
– Ладно, пора двигаться, – сказала Виния. – Нам туда.
Дорога вела в сторону послеполуденного лета.
В городок они вернулись уже на закате и, взявшись за руки, прошли сквозь последний свет теплого дня. На обратном пути они почти не разговаривали и теперь, раз за разом сворачивая с одной улицы на другую, разглядывали тротуар, тянувшийся под ногами.
– Виния, – проговорил наконец Джим, – тебе не кажется, что это начало?
– Скажешь тоже, Джим!
– А может, у нас любовь?
– Откуда я знаю?
Они спустились в овраг, перешли через мостки, поднялись на другой берег и оказались на ее улице.
– Как по-твоему, мы с тобой поженимся?
– Рано загадывать, – отозвалась она.
– Да, верно. – Он прикусил губу. – А гулять еще пойдем?
– Не знаю. Посмотрим. Там видно будет, Джим.
Судя по неосвещенным окнам, дома по-прежнему никого не было. Постояв на крыльце, они с серьезным видом пожали друг другу руки.
– Спасибо тебе, Джим, хороший был денек, – сказала она.
– Не за что, – ответил он.
Они постояли еще немного.
Потом он повернулся, сошел по ступеням и пересек темную лужайку. На дальней кромке остановился и сказал из темноты:
– Спокойной ночи.
Он побежал и уже почти скрылся из виду, когда она в ответ тоже сказала:
– Спокойной ночи.
В ночной час ее разбудил какой-то шелест.
Она приподнялась на локте, прислушиваясь. Родители уже вернулись, заперли окна-двери, но что-то здесь было не так. Нет, ей слышались ни на что не похожие звуки. Лежа у себя в спальне, вглядываясь в летнюю ночь, которая совсем недавно была летним днем, она вновь услышала все тот же шорох, и оказалось, это зов гулкого тепла, и мокрой коры, и старого, дуплистого дерева, вокруг которого дождь, а внутри – уют и тайна, и вдобавок это жужжание пчел, которые, возвращаясь с далеких лугов, взмывают под своды лета, в неведомую тьму.
И этот шелест – до нее дошло, когда она подняла руку, чтобы найти его на ощупь в летней ночи, – слетал с ее сонных, полураскрытых в улыбке губ.
В скором времени под эту колыбельную к ней пришел сон.
Осенний день
2002
– До чего ж тоскливо в эту пору на чердаке прибираться, – сетовала бабушка. – Как по мне, осенью вообще радости мало. Не люблю, когда деревья облетают. А небо-то, небо – точно выбелено солнцем. – Покачивая седой головой, она медлила на ступеньках перед чердачной дверью, и в ее бледно-серых глазах была какая-то неуверенность. – Но дело делать надо, а сентябрь уже тут как тут, – говорила она. – Так что август можно отрывать!