Летние сумерки (сборник)

Сергеев Леонид Анатольевич

— Прости меня за дурацкую шутку, — пробормотал я. — А откуда ты приехала?

— Из Пензы.

— Расскажи поподробней, — закурив, серьезно попросил я.

— Что рассказывать, — вздохнула Галя. — Ничего особенного… Я никогда не видела отца, он оставил маму беременной… Нам было тяжело жить. Я носила чужие обноски, мама мыла полы после работы на заводе… Мама умерла в прошлом году… Когда я разбирала ее вещи, нашла адрес отца… Я знаю, мама несколько раз ему писала, но он не отвечал… Я приехала по адресу, но сейчас он в командировке, на следующей неделе приедет, — Галя сжала пальцы и ударила себя по коленке. — Хочу плюнуть

ему в лицо за маму. И за все, что мы пережили…

— А где ты остановилась в Москве?

— У тетки, маминой сестре… Пока вот работаю в церкви, а осенью буду поступать в институт…

Спустя месяц я снова привез брошюры в Троицкую церковь. Галя у ограды поливала цветы. Поздоровавшись, я спросил:

— Ну как, ты встретилась с отцом?

— Встретилась… И сейчас встречаюсь, — улыбнулась Галя. — Оказалось, он не знал, что мама была в положении… И письма не получал. Их назад отправляла его мать. Вредная старуха, она следила за его личной жизнью… Для него было прямо ударом мое появление. Он так рад… Он сейчас должен приехать, хочет посмотреть нашу работу. Сейчас пойду его встречать на станцию.

Я подвез Галю к платформе, и она сама предложила познакомить меня с отцом. Когда подошла электричка, из вагона вышел седой мужчина, чуть моложе меня, у него была доброжелательная, располагающая улыбка. Он обнял и поцеловал Галю; она представила меня, мужчина назвался и, пожав мне руку, сказал:

— Я так рад, что у меня есть дочка. Посмотрите, как она на меня похожа! Прямо копия, только лучше конечно.

— Очень похожа, — согласился я.

Сплошные глупости

Между любвеобильным неукротимым ловеласом Даюновым и холодным профессиональным бабником Левутиным была существенная разница: первый любил женщин и спал с ними, второй — ненавидел, но спал; для первого секс был увлекательным занятием, неким спортом, для второго — своего рода способ самоутверждения. Даюнов в каждой второй женщине видел чудо, Левутин всех подряд считал шлюхами, особенно красивых и талантливых, которые слыли личностями.

Было и общее между этими двумя любовниками маньяками — прежде всего огромное количество побед; рядом с ними Дон Жуан со своими тремястами любовниц выглядел жалким дилетантом; если выстроить всех женщин, которым они разбили сердце или хотя бы оставили на нем шрам, получится очередь, как в мавзолей. Для этих секс-гигантов в женщинах не было тайн, они прекрасно разбирались в своих антиподах — по одному внешнему виду безошибочно определяли, что из себя представляет та или иная особа, ее личную жизнь и даже количество любовников; и тот и другой всю жизнь ухлопали на романы; и оба были поэтами. Это последнее обстоятельство наводило на мысль, что прекрасный пол им был необходим для вдохновения, но знающие люди из их среды утверждали, что как раз наоборот — они и стихи-то писали, чтобы соблазнять женщин, поскольку «их вирши — всего лишь строчки средней руки». Возможно, это говорили от зависти — как известно, литераторам вечно тесно на творческой лавке.

И Даюнов и Левутин сходились в том, что нет недоступных женщин, а есть неопытные мужчины, но их методы обольщения резко различались.

Даюнов моментально угадывал наклонности и слабости женщины и действовал наверняка — расчетливо и неторопливо, чтобы раньше времени не вспугнуть объект увлечения. Неторопливость в его действиях необходимо

подчеркнуть особо, так как при его неуемном темпераменте сдерживаться было крайне трудно. Тем не менее, каким-то невероятным усилием это ему удавалось. Точно опытный садовник, он терпеливо ждал, когда плод созреет, когда его вкусовые качества достигнут наивысшей кондиции, и тогда уже жадно набрасывался на него.

Случалось, какой-нибудь экзотический плод созревал слишком медленно и доставлял Даюнову немало хлопот, ему приходилось применять массу дополнительных усилий (в виде цветов, подарков, стихотворных посланий), после чего все-таки доводил плод до полного созревания, но затем, в отместку капризному созданию природы, сразу его не ел, только надкусывал и некоторое время смаковал; проще говоря, доводил влюбленную особу до иступления, иссушающей страсти, а иногда, чтобы продлить ее мучения, и ненадолго исчезал.

Добившись своего, Даюнов терял интерес к текущему роману и искал новый, но время от времени объявлялся. Он никого не терял из вида, часто обзванивал бывших любовниц, посылал им открытки — это была тяжелейшая работа, поскольку его записная книжка напоминала словарь Даля. Впрочем, эта работа не была Даюнову в тягость, ведь любовные игры являлись всем смыслом его жизни, он совершенно искренне считал, что «опутывать женщин в роман» — самое увлекательное занятие на свете и что на это не жалко потратить лучшие годы, другими словами — тот, кто на это ухлопал жизнь, прожил не зря, жизнь таких счастливцев романтична от начала до конца.

Здесь необходимо пояснение. Даюнов умел не только обхаживать женщин и спать с ними, демонстрируя чудеса секса, но и умел любить. Для него любовь и секс были неотделимые понятия — точнее, постель он рассматривал, как конечную цель романа, как высшее проявление любви. Ко всему, Даюнов верил в существование «безгрешной совершенной» женщины и его похождения были не чем иным, как поиском этого идеала. Во всяком случае так он объяснял свою ненасытность, сверхинтерес к слабому полу и это дополнительный штрих к его портрету.

Левутина отличала непомерная самоуверенность и здоровый цинизм; он попросту занимался сексуальным хулиганством, времени на всякие ухаживания не тратил, сразу тащил женщин в постель. Некоторым чувствительным особам такой неподготовленный ошеломляющий натиск не нравился и Левутин встречал бурное сопротивление, которое еще сильнее его подогревало. Обычно он все же своего добивался, ну а если встречал решительный отказ, грозивший скандалом, оскорблял женщину, тут же рвал с ней всякие отношения и переключался на следующую.

Как и Даюнов, Левутин имел объемистую записную книжку и тщательно подсчитывал количество своих жертв, но в отличие от Даюнова, который многие романы плавно переводил в дружеское русло, Левутин после связи с женщиной, безжалостно вычеркивал ее телефон. А насчет любви и секса, говорил, что это совершенно разные вещи, что всякая любовь кончается в постели, что в постели все женщины рабыни, а любить можно только таинственное, неподвластное, недосягаемое.

Каждому ясно, чтобы любить нужно, как минимум, иметь в сердце место для этого чувства, а сердце Левутина было полностью заполнено любовью к самому себе — то есть, для него оставался только голый секс, чем он активно и занимался и что для него являлось четкой самоцелью; женщины для него были сего лишь сексуальными партнерами.