Летний детектив (сборник)
Шрифт:
– Я не Аристотелем спорю, а с расистами. Ненавижу расистов.
– Ну при чём здесь расизм?
– А как там на западе с их вычесанной свободой?
«Чуть что – начинают с Древней Греции, – подумала Марья Ивановна и пошла на кухню. – Под Древнюю Грецию всю красную рыбу сожрут! А балык я вам не дам! Обойдётесь воблой. А ещё лучше было бы кильки купить».
Она вернулась в террасу с воблой, которая тут же была разобрана.
– Нет, ты мне скажи, – настаивал Лёвушка, – убийца – понятие наследственное или приобретённое? Я помню, была теория про определённую форму черепа и всё такое прочее…
Артур уже рот открыл, но его перебил Сидоров-Сикорский.
– Нет, Лёвушка милый, здесь всё как-то не так, – сказал он, постукивая рыбиной по краю стола. – Дело не в том, что он – убийца, а в том, что по своему генетическому коду он может быть отличён от большинства людей его этноса. А потому он приобретает свою форму приспособления. Если у меня рост три метра вместо одного метра семидесяти, то, наверное, я изберу образ жизни не такой, как Пётр, Иван и Михаил. Я буду в баскетбол играть или работать дядей Стёпой-светофором. Наверное, так же обстоит дело с убийцами…
Дальше вопросы посыпались как горох из мешка:
– А слабый характер – это генетическая штука?
– Понятие силы и слабости – вещь генетическая. Равно как и ум.
– А что такое ум? Я думаю, что ум – инстинкт выживания рода.
– Ум – это характеристика вашего быстродействия и объём перерабатываемой информации, – сказал Артур. – Например, я как умный человек замечаю, что выпивки до чёрта, а закуска кончается.
– Тёть Маш, нарежь колбаски, – попросил Лёва. – И овощей, что ли, принеси.
Когда Марья Ивановна вернулась на террасу, слово держал Лев. Сколько она пробыла на кухне – минут пять, не больше, а они со своим трёпом уже во-о-о-на куда ускакали!
– Мы должны уповать на теорию конвергенции. К этому придёт и социалистическая система, и рыночная. Всё сойдётся в одной точке, и человечество вплывёт, если угодно, в своеобразный коммунизм. Конечная цель одна, и она вполне достижима. Когда мы придём к техническому социуму, то отпадёт необходимость в сознании реальных жизненных благ, необходимых нам для выживания. Так же как в Беловежской пуще зубры не понимают, откуда для них появляется холодной зимой корм, так и людям будет не обязательно знать, кто нас поит и кормит. Машины будут сами себя воспроизводить и нас обслуживать…
– Понятно, у них будет собственная жизнь, а люди как бы в заказнике…
Марья Ивановна тихо вышла из комнаты. Уж не до утра ли они вздумали здесь сидеть? Сейчас наша терраса – их заказник. Лёва ещё долго говорил.
– …У людей будет происходить своя полнокровная жизнь – любовь, искусство, всё что угодно. Жизнь Адама и Евы. Откуда ушли, туда и придём.
– А войны? Не может быть, чтоб человек по природе своей не стал воевать с той же машинерией.
– Технический социум будет регулировать быт, следить, чтобы не было войн, как мы сейчас регулируем стычки между кабанами и волками. Человек сам создаёт своего Бога – техническую цивилизацию. Тёть Маш, чайку бы сообразить… или кофейку.
Неслышными шагами на террасу пришла Марья Ивановна с огромным подносом, на котором уместились и чашки, и заварочный чайник, и початый торт в круглой коробке. Лёва прошипел сидящей рядом Инне:
– Помоги тётке. Она не обязана обслуживать всю эту кодлу. Она не служанка здесь.
Инна резво встала, слегка оттеснила от стола Марью Ивановну и попыталась взять у неё поднос. Та удивилась и не только не отдала, но вцепилась в ручки подноса, словно уверена была, что Инне не под силу удержать такую тяжесть. Со стороны это не было похоже на борьбу, они словно в вежливости состязались, как Манилов с Чичиковым. В конце концов Инна одолела пенсионерку. Марья Ивановна сделала шаг назад. В этот момент и раздался в темноте громкий хлопок. Никто вначале не понял, что это был выстрел. Лёва негромко ахнул и прижался к спинке кресла, держась за грудь.
– А-а-а! – закричала Марья Ивановна и кинулась к племяннику. – Я говорила. Я предупреждала!
Лёва сидел белый как мел, через пальцы его, прижатые к груди, сочилась кровь, а сам он вдруг начал медленно сползать с кресла.
– В него стреляли! – взвизгнула Инна, и поднос с грохотом полетел на пол.
– Меня убили, – повторил вслед за ней Лев и потерял сознание.
11
Фельдшера Макара Ивановича, которого все в округе называли «Ветеринар» – кличка у него была такая, – Флор привёз через час. Врача Надежду Ивановну на этот раз доставить в Верхний Стан не удалось. Вечером она праздновала своё сорокалетие и теперь находилась в полной отключке. На этом же банкете находилась в полном составе и кашинская милиция, поэтому заезжать за опером Зыкиным тоже не имело смысла.
Но если бы опер и не назюзюкался в стельку, ему всё равно было не суждено попасть в эту ночь в Верхний Стан, потому что Флор о нём просто не вспомнил. Не до того было. Одно дело, когда неведомый труп в деревне нашли, и совсем другое, когда Льва ранили в левую сторону груди. Там же сердце! Врач нужен, а не мент. Фрол даже мысленно запрещал себе говорить слово «убили», хотя на первый взгляд оно так и выходило. Удивительно, если он вообще ещё жив.
Лёвушка был не только жив, но и в сознании. Он сидел в том же кресле, прикрытый пледом. Голую грудь его стягивала повязка, через которую проступило кровавое пятно. Вид, конечно, ужасный. Не просто бледный, а серый, глаза испуганные, зрачки суженные, дрожит весь.
– Пуля навылет, – констатировал фельдшер, осмотрев раненого. – Повезло вам, молодой человек. Очень повезло, – и добавил загадочное слово: – Средостение.
– Какое ещё средостение? – переспросила Марья Ивановна. – И что значит повезло, если моего племянника чуть не убили?
– Вот именно – чуть. Несколько миллиметров в сторону, и пиши пропало. Стрелял опытный убийца, хороший стрелок. Метился он точно. Но у вашего племянника, при его неспортивном сложении, сердце несколько опущено, впрочем, как и все жизненно важные органы. Мышцы дряблые – понимаете?
Лёва тихо застонал.
– Больно? – обратился фельдшер к раненому.
– А вы как думаете? – Лёвины слова не были окрашены никаким эмоциональным оттенком: на злость и негодование у него просто не было сил.
– Плевра не задета, – ласково отозвался фельдшер. – Если бы плевра была задета, вы бы со мной не разговаривали. Вы бы от боли сознание потеряли.
– Он и терял! Только что в себя пришёл, – Инна опять начала плакать, вид у неё был совершенно потерянный.
– Да делайте что-нибудь, какого чёрта! – не выдержал Флор. – Что вы тут разговоры разговариваете?