Летняя практика
Шрифт:
Сотни и сотни маленьких лапок. Все они стремились вверх по мне, не повреждая. В этот раз они пришли за плодами. За моими детьми. Но могут легко уничтожить и меня.
Мне страшно!
Страшно!!
СТРАШНО!!!
И до безумия противно!
Меня просто трясет от омерзения, отвращения. Брезгливости. Что-то подобное испытывает человек, схвативший голой рукой здоровущего слизняка и раздавивший его в пальцах. Не будь я деревом, меня бы стошнило.
И вдруг все кончилось. Я открыла глаза и перевела дыхание.
— Эвхаар дгеморгреаз!!!
— Вран рентерр!!!
Мы с друидом высказались одновременно. И поглядели
— Жив?
— Да. Цела?
— Проникновения не было.
— Хорошо. И хорошо, что я поставил щит. Не сливался, а всего лишь читал.
Меня передернуло. Даже без слияния было… мерзко. Даже вспоминать. А уж пережить это…
Бэ-э-э-э-э…
— Ребята, дайте вина — запить это дело, — попросила я.
Лютик мгновенно протянул мне фляжку, и я с удовольствием сделала пару глотков гномьего самогона, настоянного на травах. Жгучая гадость наждаком ободрала мне горло. В желудке словно взорвалась бомба. Но дрожь отпустила. Я подумала — и протянула флягу друиду. Самйон не чинясь взял флягу — и вылил все остальное в рот, как воду. Лютик только головой покачал:
— Что вы такого накопали?
Я потерла переносицу:
— Знаешь ли, ничего хорошего. Судя по характерному кисловато-металлическому запаху, по ощущениям дерева, да и вообще — я бы сказала, что это колония Доримолис Вивварис.
— Что?! — ахнул Альмер. — Доримолисы на моей плантации?! Но ОТКУДА?!
— Я же спрашивала про врагов, — въедливо напомнила я.
Альмер выматерился так, что наши с друидом скромные комментарии только померкли. И, отведя душу, перевел взгляд на нас.
— Ну и как это можно убрать?
— Надо подумать, — решила я. — Что-то я слышала о борьбе с этой гадостью, но что — надо вспомнить. Сейчас, чуть отойду — и продолжим.
— Вы ей верьте, — поддержал Лютик. — Ёлка — это ходячий и читающий монстр. По-моему, в библиотеке скоро не останется ни одного не освоенного ею учебника.
Я скорчила другу рожу — и постаралась подняться на ноги. И когда я успела их отсидеть? Вроде ж немного времени прошло?
— Ладно. Тогда пока приглашаю всех за стол, — махнул рукой Альмер.
Эвин и Лерг подхватили меня под руки — и потащили в дом. Я вяло переставляла ноги и смутно вспоминала, что такое Доримолис Вивварис.
Эта пакость пролезла к нам при очередном прорыве. Я уже рассказывала. Открываются врата в другие миры — и оттуда вываливается… всякое. Почему-то больше всего плохого. Я вот до сих пор не понимаю: наш мир — это что, мусоропровод, что сюда всякую пакость несет? Но меня-то сюда тоже случайно затянуло. А я — точно хорошая. Если кто не согласен — подавайте заявление в письменной форме каждый третий четверг каждого седьмого месяца в полнолуние. Обязательно рассмотрю, приму к сведению и употреблю по назначению. Так что бумагу выбирайте помягче. Я в этом отношении — привередливая.
Но не в том дело. Так что такое колония Доримолис Вивварис?
Коротко — гадость. Подробно — жуть.
Здоровущий слизистый мешок, лежащий на глубине пяти метров под землей, а то и глубже, — это матка. На поверхность ей подниматься нельзя — высохнет. Зато прекрасно поднимаются ее твари, чем-то напоминающие термитов. Я знаю, есть такие странные существа — энтомологи, которые приходят в восторг от разной ползучей и летучей пакости. Хочу заявить сразу — я к ним не отношусь. А после доримолисов я вообще стала убежденным
Доримолисы были такой пакостью, которую вывести практически невозможно. Один мешок-матка и пара сотен не очень мелких рабочих муравьев. Скромненький милый муравьишко пяти сантиметров длиной с такими жвалами, что сразу понимаешь: этим насекомым гринписовцы не нужны. Разве что в качестве обеда.
Муравьишки были всеядны. То есть лопали — все. При удаче могли переварить и дерево. Но предпочитали что-нибудь повкуснее. Могли слопать человека. Разумом они не обладали. Доримолисов изучали в Универе как пример коллективного разума. Сами по себе муравьи, абсолютно неразумные, возвращаясь в матку, становились ее органами. И у них появлялось подобие коллективного разума. А хотел разум только двух вещей: жрать и размножаться.
Выглядело это так. Слизистый мешок матки окапывался в земле где-то на глубине пяти-семи метров и оставался там — выше для нее уже было слишком сухо. На воздухе матка цистировалась — покрывалась серой плотной оболочкой, которую можно разбить камнем. Но стоило ей попасть во влажную землю или под дождь — и она опять оживала, зарывалась в землю. А ночью муравьи выходили на добычу. Лопали все и всех, кто не успел убраться с дороги. И приносили съеденное в матку — в своих брюшках. Там они каким-то образом обменивались пищей. Кажется, это называется проктодеальным трофаллаксисом [2] . Плохо помню эту тему, если честно. Меня как раз тошнило от представленной картины. Что интересно, трупы я могла вскрывать одной рукой, другой держа при этом бутерброд и активно уплетая его за обе щеки. Даже трупы всякой нечисти. Но такие вот насекомые вызывали у меня рвотный рефлекс.
2
Трофаллаксис — специализированная форма такого обмена, для которого используется жидкая пища, накопленная в зобу муравьев. Оттуда она либо отрыгивается (стомодеальный трофаллаксис), либо экскретируется через анус (проктодеальный трофаллаксис). Прим. авт.
Под утро все прекращалось — и матка переползала на новое место. Каким-то образом эти твари обменивались и информацией и знали, куда надо отправляться за следующей добычей. У Альмера на плантации они могли жить долго. И размножаться — тоже. А потом двинуться по округе.
Единственным способом поймать эту пакость было магически просушить всю землю на глубину пяти метров. Единовременно. А потом уже магически сканировать — и выловить ее в засушенном виде. Но в таком случае мы угробим всю плантацию Альмера. М-да. Тот, кто ее сюда притащил, знал свое дело.
— Ёлка, очнись! И скушай ложечку за кошечку! — дернул меня Эвин.
Я тряхнула головой:
— А?
Оказалось, что я сижу за роскошно накрытым столом и держу в руке вилку. Жаркое стынет, вино киснет, а друзья глядят на меня с видом: «Сама очнется — или пинка дать для скорости?»
— Не дождетесь, — порадовала я приятелей и принялась уплетать за обе щеки. Сеанс телепатии меня слегка утомил. А максимальную растрату силы вызвало отвращение. Слишком мне хотелось прервать контакт, чтобы не чувствовать того же, что и несчастное дерево.