Летные дневники. часть 3
Шрифт:
Я в своем экипаже стараюсь привязать ситуацию к обстоятельствам. Оговариваю, куда отворачивать, учитывая препятствия, на какой скорости, с каким креном, какую высоту занимать; подчеркиваю, что делать это будет второй пилот, а я — контролировать действия бортинженера и общую ситуацию.
Но все это — самодеятельность. Надо сесть компетентным людям, взять схемы аэродромов, учесть препятствия, ветер (слабый, сильный, боковой), жару и холод, — и разработать краткие рекомендации: на какой минимальной высоте начинать отворот, в какую сторону, в какой конфигурации, какие параметры выдерживать (радиус, удаления, высоты), чтобы за минимальное время выполнить маневр захода.
Если
Это дело методического кабинета, которого у нас нет. Но этим делом можно и нужно заниматься на пресловутых занятиях к ВЛП.
И, во всяком случае, основные действия все мы должны знать четко, даже если меняются члены экипажа, то есть, должна быть разработана технология действий. К примеру: пилотирует только второй пилот, учитывая, что вертикальная скорость всегда маленькая, что самолет с каждой секундой уходит от спасительной полосы, что при слабом ветре отворот нужно производить обязательно подальше, за торцом полосы, а при сильном — сразу спаренный в район траверза БПРМ и на траверзе — опять спаренный, с одновременным выпуском шасси и снижением до 60 м на ближний привод. А командир контролирует действия бортинженера, и тут главное — не торопиться. Штурман должен четко давать курсы, контролировать крены и радиусы, боковое удаление, помогать вписаться в створ, контролировать скорости, помнить о ветре… хватает дел.
Два слова об этом я сказал штурману эскадрильи, подбросил идею, пусть думает. Да и сам потихоньку займусь этим в рейсах. Практически на всех наших равнинных аэродромах эти действия одинаковы, но надо уточнить с препятствиями. И посчитать время с учетом ветра.
День прошел. Между разговорами успел я написать индивидуальное задание. Через час будем собираться домой.
Вспоминаю годы, проведенные в училище, и едва прорезается в памяти, как же начал впервые летать. Помню, готовился к этому серьезно, продумывал, представлял движения рычагами, а на самоподготовке дождавшись, когда ребята уйдут из класса, садился в кресло макета кабины, ставил ноги на педали, брал тяжелую, шероховатую ручку, клал левую руку на РУД и отрабатывал, как мне казалось, необходимую последовательность действий на фигурах пилотажа.
Не знаю, может, что-то это мне и дало, но столкнувшись в первых полетах с реальными движениями и порциями рулей, с их пропорциональностью и тяжестью, я поразился, что в жизни все по-иному. А ведь имел уже к тому времени какой-то опыт полетов на планере.
Но первых своих полетов я почти не запомнил. Самый первый: рокот, потом гул, почти визг мотора, толчки колес о кочки, ощущение того, как могучая сила буквально за шиворот тащит машину, подбрасывает, цепляет за землю, снова подбрасывает… какие-то команды в шлемофоне, потом один визг бешено вращающегося винта, и, наконец, дошла команда: «Исправляй крены!»
Заход на посадку, угловые знаки, едва различимые на выбитом-перевыбитом летном поле, посадочное «Т» с фигуркой финишера, набегание ставшей вдруг близкой земли, какой-то «метр, метр», чего-то «добирай, добирай» — и снова толчки, прыжки, нос вниз, палка крутится перед носом… Запах полыни и сгоревшего бензина, жара и потрескивание утихшего, остывающего двигателя… И снова в полет, и еще, и так — каждый день и через день, и желание, желание познать, постичь, научиться…
Потом как-то же научился, летал, по-мальчишечьи стараясь, наслаждаясь самим процессом обладания. Пассажиром летать не любил: тошнило, внимание сосредоточивалось внутри себя, взмокали ладони, становилось жарко… Правда, не блевал ни разу, стерпел; но и дальше в полетах — лишь бросишь дело, подступает тошнота. И по сей день не могу летать пассажиром на Ан-2, да и на других самолетах не очень приятно. Только за штурвалом в небе я чувствую себя хорошо.
С Федей Мерзляковым первый год летал, так чуть только отвлекусь на оформление задания, начинает мутить; прошу штурвал. Загоню все триммеры в разные стороны и борюсь с органами управления, пока не пройдет слабость. Зато крутить штурвал мог часами без отдыха.
Да, космонавта бы из меня не получилось. Но зато я хорошо понимаю ощущения пассажиров…
И то хорошо: девятнадцатый год доходит, держусь в авиации, и не на худом счету, а даже, отбросив ложную скромность, достаточно умело работаю.
Музыкальность тоже, видимо, сыграла какую-то роль. Есть ведь много людей, умеющих играть на инструментах. Но их два типа. Один — колхозный тракторист, выучивший «Подгорну» и «Барыню» на гармошке и, корявыми пальцами, уверенно, раз и навсегда, надежно бацающий нехитрую мелодию. Его долго учили, добросовестно, и он вызубрил.
Второй тип — весь на нюансах, прислушивается, ищет пути слияния с инструментом, развивает слух и мышление, пытается что-то выразить, раскрывается.
Первый тип использует гармонь как средство. Второй — как часть себя. Он наслаждается процессом творчества.
Я сам научился играть на многих инструментах, только на кларнете научили в духовом оркестре, а то все — самоучка. Дилетант, конечно, но инструмент стараюсь чувствовать.
Так и самолет, и велосипед, и автомобиль, и пароход, — все надо чувствовать. Но самолет — моя профессия, уж где-где, а здесь я не дилетант. И почти уверен: тот тракторист и на тракторе «бацает», а уж если бог дал ему душу и слух, то и на гармони, и на тракторе он работает с душой и взаимопроникновением. И трактор, и гармонь обогащают, если есть душа; они важны и как самоцель, и как средство наслаждения, и как средство самоутверждения, и творчества, и роста над собой. Но главное — для людей!
От музыки и планеризма, кроме пользы, появился и недостаток: мелкие движения. На Ан-2 это сначала даже вроде как пригодилось: быстрая реакция на мелкие возмущения и отклонения. Хорошо, Ан-2 еще не так инертен. Но на солидной технике это пошло уже во вред.
Те, первые полеты были еще на нервах, как у начинающего велосипедиста, а на лайнерах волей-неволей пришлось загонять нервы внутрь, и я долго искоренял в себе стремление дергаться на каждый крен. В основном, это удалось, но на посадке в сложных условиях, особенно на выравнивании, там, где клин сходится в точку, — мельчу штурвалом. Здесь реакция нужна мгновенная, особенно в болтанку, тем более, на самолете с опущенными вниз крыльями, — недолго ведь и зацепить бетон. Некоторые и цепляли. Но зато посадок с креном, на одну ногу, у меня практически нет.
Достигается это большим и занудным трудом и борьбой, самоанализом, ночными раздумьями, отвлечением части внимания на постоянную борьбу с пороком на самых ответственных этапах полета.
Есть люди, которые на это все плюют и летают на уровне, на котором остановилась их работа над собой. Так я, допустим, остановился в игре на фортепиано: могу аккомпанировать любую песню на слух, лишь бы раз услышал, — пусть просто аккордами — этого достаточно в компании; и хватит. В сорок лет поздновато тратить время на дальнейшее освоение сложного инструмента, требующего и в молодом возрасте усиленных занятий, часами. А есть же еще аккордеон, баян, гитара…