Лето бабочек

Эванс Хэрриет

Она говорит «мама», но это всегда звучит как «мама», как будто именно это она хочет сказать, и получается что-то вроде «мвуама». «Я твоя мвуама, – говорила она во время наших ссор в мой переходный период. – Будешь делать, что я скажу».

– Думаю, та старая леди немного не в себе, – сказала я, стараясь сменить тему. – Но я ей поверила. Не знаю почему.

– Нина. – Мама почти уставилась на меня, и я увидела, как ее глаза покрылись пеленой слез. – Мне жаль, что я не знаю, что тебе сказать, детка. – Она покачала головой. – Жаль, что ты его не помнишь, все это не помнишь. Потому что то, как это случилось…

Похорон не было из-за того,

как это случилось. У него не было семьи, а она была одна в Великобритании, и, если не считать газетной вырезки, вся эта история вполне могла быть просто сном. Я могла родиться без отца, не имея понятия, откуда я и что он был за человек.

У меня была какая-то информация, например, что у него были большие ноги, и он обожал свеклу, и еще английскую сельскую местность, хотя мама была к этому абсолютно равнодушна, и еще его романтические жесты – например, обложка со Стейнбергом в «Нью Йоркере» в подарок – и их совместная фотография у Бодлианской библиотеки, в то лето, когда они встретились. Но это все были крупицы, как осколки стекла и камня, которые я собирала на пляже во время тех ужасных каникул и хранила в сумочке, как будто это были драгоценности. Постепенно и те несколько воспоминаний об отце рассеялись. Я до сих пор храню эти камни, но факты из его жизни стерлись, как будто его никогда не было на свете.

И вот мы с мамой смотрим друг на друга, и не знаю, куда дальше пошел бы разговор, но в этот момент хлопнула входная дверь и послышались тяжелые шаги моего отчима, Грэхема Малькольма, известного как Малк, с грохотом спускавшегося вниз.

– Всем добрый вечер, – сказал он, вывалив на столешницу стопку почты. – Вот ваша корреспонденция, леди этого дома. Доставлена вашим верным дворецким. Весь день пролежала у двери в ожидании, когда ваш верный дворецкий заберет ее и принесет вам. Кое-кто считает, что вы и сами могли бы забирать это и не оставлять мне каждый божий день. Кое-кто так считает. – Он послал маме воздушный поцелуй. – Привет, дорогая. Привет, Нинс.

– Привет, Малк, – сказала я, поцеловав его и через плечо глядя на маму, которая теперь была увлечена нарезанием чего-то еще. – Как прошел твой день?

– Прекрасно, – ответил он. – Я пропустил стаканчик с Брайаном Кондомином. Он как раз заканчивает книгу о распространенных способах убийства в викторианском Лондоне. Она чудесная! Очень интересно.

– Оу, звучит здорово, – сказала я с неприкрытым сарказмом.

– Точно, – мечтательно подтвердил Малк, – так и есть. Я ходил в «Прайд» на Спиталфилдсе. Очень интересный старый кабак на Хэнедж-стрит. Говорят. – Он с удовольствием вскочил на ноги. – Джеймс Хардиман выпивал там, прежде чем его убила Анни Чепмен. Я уже провел большое исследование, и это вполне может быть правдой, но более вероятно, что…

Я взяла еще одну кружку, стараясь внимательно слушать: когда Малк начинает рассказывать о Джеке Потрошителе, его сложно остановить. Я протянула ему чашку чая, и он наконец сел и переложил со стула мой рюкзак поближе ко мне. Он валялся на боку с открытой молнией, и когда я положила его на пол, все содержимое вывалилось.

– Какой беспорядок, – сказал Малк, внезапно прервавшись на середине описания основных горловых артерий. – Иногда мне кажется, что вы обе приходите домой раньше меня только затем, чтобы успеть посшибать все вещи, которые мне придется убирать.

Я ползала по полу, собирая свои наушники, книгу, кошелек. Малк нагнулся и

поднял из общей кучи маленький кремовый конверт. На лицевой стороне бледным расплывающимся почерком было написано мое имя.

– Еще почта, – сказал Малк, протягивая мне конверт. – Я что, это не заметил?

– Оно без адреса, – проговорила я с любопытством. – Наверное, валялось в рюкзаке.

– Что там? – спросила мама.

Глупо признавать, но мои руки тряслись, когда я открывала конверт. Внутри была фотография. Маленькая фигурка на небольшом расстоянии: стройная девушка с черным пучком со странным, задумчивым выражением лица. У нее в руках было длинное весло, похожее на лодочный шест, и она стояла в маленькой деревянной лодке, посреди реки, с обеих сторон обрамленной деревьями, во враждебной позе. Казалось, что фото сделали вчера: хотя оно было черно-белое, можно было разглядеть движение воды, блики, ветерок в густых, шелестящих зарослях на берегу.

Мне стало любопытно, и я снова почувствовала зудящие мурашки на голове, когда рассматривала эту картинку, небо и воду. Я перевернула фотографию. Блеклыми черными чернилами, уверенным закрученным почерком было написано:

Во время обеда, когда она исчезла, я безуспешно искала ее в женском туалете, прежде чем забрать свои вещи и побежать обратно на работу. Теперь же я смотрела на свою сумку; передний карман был открыт. Скорее всего, она наблюдала за мной и выжидала момент.

– Не понимаю, – сказала я, рассматривая надпись. Я посмотрела на маму. – Твою маму же звали не Тедди, да?

Но я знала маминых родителей. Да, смутно, но я знала, по крайней мере, кем они были: Джек и Бетти, профессора литературы с Верхнего Вестсайда, Бетти умерла, а Джек дожил до глубокой старости в своем доме в богатом районе Нью-Йорка.

Мама безучастно покачала головой:

– Это не моя мама. А как звали маму твоего отца, я не знаю. Я не знала… – Она снова отложила в сторону нож. – Разве… разве Тедди не мужское имя?

– И женское тоже. Теодорора. Тэа. – Малк взял фотографию. – Но что за Кипсейк? И зачем тебе это фото? – Он машинально потер руки, чуя новое дельце. – Как странно.

Мама повернулась к Малку:

– Сегодня в библиотеке к Нине подошла женщина и сказала, что знает ее и что ее семья врет ей про смерть отца. И что тут какой-то заговор. А Нина никогда ее раньше не видела.

– Ага, – сказал Малк. Я увидела, как они переглянулись. – Что-то еще есть? – спросил он меня.

Я встряхнулась. Казалось, в кухне было что-то холодное, темное, кружащееся, блокирующее весенний солнечный свет. Я убрала фото, желая, чтобы его вообще не было.

– Ну, да. Я иду выпить с Себастьяном, – сказала я. Я не знала, что мне еще сказать, как не прерывать с ними разговор.

– Вы с ним сейчас чаще видитесь, чем когда были женаты, – сказал Малк, шурша в карманах и методично, одно за другим выкладывая на стол мелочь, чеки и конфетные фантики. Он делал это каждый вечер; что-то вроде подведение итогов дня. – Как вы оба встретите кого-то еще, вот я хочу сказать… – Он замер, как будто говоря сам с собой, затем посмотрел вверх и нервно засмеялся. Атмосфера накалилась, как будто мы все отлично знаем, какие играем роли. И ведь мы играли их уже несколько лет.