Лето в Жемчужине
Шрифт:
Дедушка Игнат угостил ребят жареной рыбой и крепким чаем, а Вите сказал:
— Есть в тебе серьезность к жизни. Молодец! Вот так, мил-человек, и живи: примечай все со вниманием, не торопись, но и лени волю не давай. Так и придешь к своему огоньку.
— К какому огоньку? — не понял Витя.
— Ну, к жизненному определению. К цели, если по-вашему. Нету, мил-друзья, жизни без цели. А это тебе подарок от меня. На память.
И дедушка Игнат протянул Вите крохотного козленка, вырезанного из дерева.
Очень потешный был этот козленок —
— Спасибо! — прошептал Витя.
Попрощались за руку, и дедушка Игнат сказал:
— Приезжай к нам на следующее лето.
— А теперь куда? — спросил Вовка, когда уже шли к деревне.
— В церковь, — сказал Витя.
…Опять смотрели на ребят суровые, совсем живые лики. И особенно внимательно смотрел на Витю бог, как будто что-то спрашивал. Но теперь-то Витя знал смысл этих суровых вопрошающих и страждущих лиц.
Катя ходила по каменному полу на цыпочках и шептала:
— Как необычайно! Вот необычайно-то!
— А-а-а! — заорал Вовка. Никак он не может без этого орания.
Под куполом церкви появилась большая серая птица, переваливаясь с крыла на крыло, стала летать там и кричала тревожно и жалобно:
— Крл! Крл!
Возвращались мимо кладбища, и Катя сказала серьезно, даже требовательно:
— Ты не видел их могилу. Пойдем.
Могила была за аккуратной металлической оградой, стоял обелиск со звездочкой. На обелиске надпись: «Анна Петровна Турина — 1921–1943. Леночка Турина — 1939–1943». Около обелиска лежали цветы — ярко-красные георгины, совсем свежие, в капельках росы.
— Это он их сегодня принес, — тихо сказала Катя.
И Витя представил, как Матвей Иванович, совсем еще больной, приходил сюда с георгинами — к своей жене и к своей дочери.
«Буду, буду жить, как он!» — ожесточенно, даже яростно думал Витя.
«Буду, буду!..» — твердил он, как клятву, потому что понял, что жить так — трудно. Очень трудно. И в то же время прекрасно.
А дома уже ждал «газик». Витю стали ругать, потому что все сроки прошли. И проводы получились суетливые, поспешные.
Неожиданные осложнения возникли из-за Альта — он не хотел возвращаться в город, скулил, вырывался, начал рычать. Пришлось Альту надеть намордник, и только после этого его насильно втолкнули в машину — Альт отчаянно заскулил.
А во дворе скулила и визжала привязанная Сильва, вставала на дыбы, ошейник захлестывал ей горло. Собаки не хотели расставаться, и их было очень жалко.
Прощались с Федей, с Вовкой, с бабушкой Нюрой, с Катей.
Бабушка Нюра вдруг заплакала и сквозь всхлипывания говорила:
— Опять я одна. Опять мой дом пустой… Она поцеловала Витю в лоб и перекрестила. Витя ужасно смутился.
Катя протянула Вите руку лопаточкой и прошептала, зардевшись:
— Ты мне будешь писать?
— Буду, буду! — поспешно прошептал Витя и тоже покраснел.
Как стыдно! А, собственно, что случилось? Ничего не случилось, к вашему сведению.
Вовка спросил:
— Будем дружить всегда?
— Всегда! — сказал Витя.
— До свидания! До свидания! — радостно говорила мама и рассеянно улыбалась — она в мыслях была уже дома, в своей квартире.
Снова, в который раз, жали друг другу руки, что-то говорили. Отчаянно скулили собаки.
— Ждем на будущий год, — сказал Федя.
И, наконец, поехали. Через заднее маленькое оконце Витя видел, как они стоят все вместе — Федя, бабушка Нюра, Вовка и Катя. И машут руками.
Все дальше, дальше…
Катя в коротеньком платье, ветер треплет его о длинные ноги. Катя привстала на цыпочки и все машет, машет рукой.
«Газик» свернул за угол.
…На станцию Рожково приехали под вечер.
Скоро пришла совсем пустая электричка; за открытыми окнами летели поля, перелески, летние сумерки, начался дождь, и в вагон врывался ветер, весь в мелких брызгах: он пах сеном и простором, пах дымком и туманом, лесными тропами и деревенским жильем. И это — Витя теперь знал — был ветер его родины.
Витя смотрел в окно, на далекий смутный горизонт, который несло, качало назад, на первые огни деревень и думал…
Нет, не мог еще Витя Сметанин, теперь уже можно сказать четырнадцатилетний мальчик, определить словами то большое и мудрое, что пришло к нему.
А за этот летний месяц Витя постиг то, что постигает каждый человек, которому даны пытливый разум и доброе сердце. Постигает в свой срок. И это — чувство родины, России, которую в день рождения дарит нам судьба, и мы несем ее в себе по всем дорогам и через все события и грозы. Потому что нет прекрасней той земли, на которой ты впервые увидел солнце, синее небо, зеленое дерево и тревожные любящие глаза матери над твоей колыбелью.
И Витя, славный мальчик, понимал теперь, что на земле его родины еще много предстоит сделать. Ему и его сверстникам. И в самых простых делах — не в поединке на шпагах и даже не в полете на ракете — понадобятся мужество, упорство, отвага. Чтобы прожить жизнь, похожую на жизнь Матвея Ивановича. Чтобы однажды, когда ты найдешь любимое дело и, выполнив его, отдашь другим, грянул бы такой день — ты, усталый или очень больной, идешь к своим людям, и они бегут к тебе навстречу и счастьем светятся их лица.
Сложно, все очень сложно в жизни! И, наверно, еще не раз Витя будет ошибаться и не знать, как поступить. Вот сейчас. Он приедет домой и предстоит встреча с Зоей. Да, он написал ей письмо… Но уже все не может быть как раньше. И совсем не из-за отца Зои! Совсем не из-за него! А потому что… Потому, что есть Катя. Но разве это объяснишь Зое? И другим…
Витя прижался лбом к холодному стеклу.
Впереди и с боков надвигались россыпи огней.
— Подъезжаем! — сказал папа.
Ничего, Витя. У всех людей бывает так трудно. Это и есть жизнь. И ты проживешь ее по-настоящему. Ты обязательно увидишь счастливые лица людей, обращенные к тебе.