Лето выбора
Шрифт:
Дрейл угрожал гневом ее величества.
Пламенный отнекивался, мол, ищем! Весь Звенигород перевернули и потрясли,, вот, хотите - сами расспросите, благо, языком владеете.
Дрейл понял, что ему не врут, и милостиво согласился на расспросы.
Те не порадовали.
Митя вообще предпочитал работать в одиночку, не сообщая никому, что и как. Документы он доставал через Тигра. А остальное...
Слуг в посольстве тоже трясли. Но те молчали, как рыбы. Кому ж охота на себя донос писать?
Не были, не знали...
Кухарка честно сказала, что побывал у нее
С этой стороны ничего подозрительного не было. Пламенный действительно перемещал войска, да и поди, найди там, кто кухарку... того. Попользовал. Все ж по доброй воле!
Тор Вэлрайо растворился, словно кусок сахара в горячем чае. Быстро, бесследно, качественно.
И тор Дрейл с ужасом думал, как он напишет в Лионесс...
А как ему оттуда ответят...
Уцелеет ли он вообще?
О чем-то большем мужчина даже и не помышлял, выжить бы...
Ее величество Элоиза ошибок не прощала. Тем более - таких.
Анна, Россия.
Анна смотрела на монастырь.
Грустно смотрела, но...
Ей очень надо было прийти сюда. Почему-то это было единственно правильным вариантом. Вот и Багиира. Сидит, смотрит всепонимающими зелеными глазами.
Анна медленно опустилась на одно колено, протянула к ней руку.
– Здравствуй, киса.
Багира с достоинством обнюхала предложенные пальцы. Тереться не стала, много чести, но коротко мявкнула и направилась в монастырь.
Анна пошла за ней.
Откуда-то она знала: кошка ведет ее именно к матушке Афанасии. Дорожка легко стелилась под ноги. Сейчас деревья еще нее покрылись листвой, разве что почки набухли, потом они станут пушистыми и тенистыми, а потом облетят. И наверное, будет здорово шуршать ногами по опавшей листве.
Анна этого уже не увидит.
Жаль, ей всегда нравилась осень.
Вот и матушка. Сидит на скамейке, думает о чем-то, повернулась на звук шагов и улыбнулась. Неловкость тут же исчезла.
Ей рады.
А она...
Анна вздохнула. Ей было тяжело начинать разговор, но это была необходимость. Почему-то именно так было правильно.
– Здравствуйте, матушка Афанасия.
– Здравствуй, Анечка. Присаживайся? Солнышко-то какое! Одно удовольствие!
Анна кивнула. Присела на теплую деревянную скамейку, погладила ее ладонью. Багира вспрыгнула рядом, улеглась в позу львицы. Голова гордо поднята, уши насторожены. Она чувствовала боль и тревогу Анны, вот и не расслаблялась.
– Спасибо вам, матушка.
– Так вроде и не за что, Анюта? Что случилось-то? Что ты вся такая... как погасшая?
Анна кивнула. Да, эта женщина видела ее до самого нутра. Именно погасшая. Анна искренне старалась улыбаться, радоваться, но...
Давило.
Обдуманное и хладнокровное убийство тем и отличается от самозащиты, что пачкает душу. Ломает ее, корежит....
Нет? Ваша
Анна набрала воздуха в грудь. Решиться было сложно, а потому... получилось, как получилось. На выдохе.
– Я убила человека.
Матушка Афанасия даже и слова не сказала. Не шевельнулась. Не поменяла положения тела. Так и слушала - внимательно и участливо. Анна опустила голову. Она понимает, сейчас на нее посмотрят совсем иначе.. Но.... Ей не хотелось видеть этот переход от симпатии к отвращению.
Он будет.
И она все увидит.
Но... может ведь у нее быть крохотная отсрочка?
– Этот человек здесь и сейчас... он пытался навредить, - имен Анна не называла.
– У него ничего не получилось. Но в дальнейшем она... он мог представлять серьезную опасность для моего сына. И я решила...
– Ивана она не считала за убийство. Там-то все просто, хотели убить ее, промахнулись, получили в ответ. Да-да, именно убить. Даже если морально... Это самозащита. А вот с Цветаевой было именно убийство.
– Я еще раз решила поговорить. Дала последний шанс. Я бы отменила все. Но...
– Но человек решил не прекращать своих попыток, - поняла матушка.
– И ты его убила.
Оговорки не остались незамеченными. Но это потом, потом...
– Да.
– Ты жалеешь об этом?
Анна кивнула.
– Я... да, наверное, желаю.
– Человека - или себя?
– Вопрос был поставлен остро и жестко. Даже немножечко жестоко. Так, что Анна задохнулась - и не смогла произнести даже слова. За нее это сделала матушка Афанасия.
– Ты не убитого жалеешь и оплакиваешь. Тебе себя жалко. Ты пошла на страшный грех, ты ищешь себе оправдания, ты его не находишь. А хочется...
Анна кивнула.
Хочется, все верно.
– В Библии сказано, что это страшный грех. Это верно. Его не замолить, не выпросить прощения.
Голова Анны опустилась еще ниже. Она не плакала, но была близка к этому.
– Я знаю.
– Но ты не думаешь о другом. Грех нельзя замолить? Значит и начинать не надо.
Анна резко подняла голову.
– Что!?
Матушка Афанасия улыбнулась. И Анна поняла, ее не осуждают. Ее поняли и приняли. Вот такой, как она есть.
– Да, именно так. А ты думала, грехи отмаливать надо? Смешно даже сказать. Вот представь, ограбила ты кого-то, обобрала, предала, к пропасти подтолкнула, убила... да, всякое бывает в жизни. И помчалась в храм, полы протирать? Скажем, воровство десять молитв стоило, а убийство - двадцать? Ты про индульгенции слышала?
Анна кивнула.
Яна слышала. Дешевая попытка деньгами купить себе Царствие Небесное.
– То есть некоторые грехи не отмолить?
– Никогда. Или они останутся с тобой, или ты их исправишь.
– То есть?
– Здесь и сейчас Анна не понимала, что от нее требуется. Нельзя ведь оживить Цветаеву? Да и можно было бы... она бы не стала.
– А ты подумай сама. На то Господь и разум дал, чтобы мы от зверей отличались. Есть ведь воровство - и воровство. Если человек с голода булку украл - он виновен?