Летом в Париже теплее
Шрифт:
– Это вы его убили, – сказала Яна, – его и Шкавронского. А подставили жену последнего.
– Да-а? – дурашливо улыбнулся мужчина в галстуке, – если ты так на самом деле думаешь, я сильно сомневаюсь, что ты нам пригодишься…
Он задергался в смехе, как марионетка.
– Захарыч, – мрачно блеснули глаза Шатапа, – кончать ее надо.
– Молчи, ублюдок! – взвизгнул Захарыч. – А ты, Корнил, почему позволяешь своим мудакам рот раскрывать?
Брови Захарыча угрожающе сдвинулись на переносице. Но как хороший актер с широким диапазоном изображаемых эмоций и гибкой быстротой в переходе от одной к другой, он вдруг снова растянул рот в сладенькой
– Ты должна добыть для нас информацию, – со снисходительным презрением посмотрел он на Яну, – а не то… Ох, тогда я тебе не завидую. Ты будешь умирать медленной, мучительной смертью. Мы о тебе позаботимся.
Яна видела, с какой раболепной покорностью вглядываются в лицо Захарыча его люди. «Спортсмен» умудрялся одновременно следить за выражением лица своего шефа и за Яной.
– Мне нужно время, мои способности от меня не зависят, – возразила Яна, – это не телевизор, который можно по желанию включить и выключить.
– У тебя будет время, – мрачно ухмыльнулся Захарыч, – до завтрашнего дня.
– Это явно недостаточно, – не соглашалась Яна.
– Ну уж это зависит от тебя, или ты думаешь, что тебя тут будут кормить и сторожить всю жизнь? Я привык, что мои приказы выполняются быстро и беспрекословно. Если бы каждый со мной стал торговаться, чтобы тогда было?
Захарыч обвел присутствующих властным взглядом. По комнате прошел сдавленный ропот. Бесспорно, ропот одобрения.
– Но ты не думай, что мы лохи, что просто поверим тому, что ты скажешь. Мы проверим… – на миг замолчал он, словно хотел этой паузой придать последней реплике угрожающую выразительность, – а ты пока здесь посидишь. Если твоя информация подтвердится, скатертью дорога, как говорится. А если дурить нас вздумаешь, если схалтуришь, на куски изрежу тебя и твою суку! И не вздумай ментам потом на нас накапать, а то… Господи, как надоело грозить и запугивать! – на его губах мелькнула лицемерная улыбка, – а ничего не поделаешь, одни дураки попадаются, дураки и должники, мать их, – засмеялся он.
– Я помогу вам, но не давите на меня, – невозмутимо сказала Яна, – и сами не будьте дураком, – она непроизвольно улыбнулась, – ведь само слово «явление» подразумевает независимый характер этого феномена, человек может лишь констатировать его приход.
– Ты надо мной издеваешься? – зарычал Захарыч. – Шатап, Хомяк, Дема, – глаз с нее не спускайте! А ты напрягись, – обратился он к Яне, – В угловую комнату, – скомандовал он.
Яну вывели в коридор. Он был довольно широким, оклеенным новенькими обоями. Они отливали атласным блеском и свежестью красок напоминали майскую зарю. Вдоль него шли высокие двери из темного дерева. Лица бандитов, угрюмые и хмурые, не вязались с розовато-абрикосовым глянцем обоев, казались каким-то пещерным атавизмом.
Шатап шел сзади, под руки Яну вели Хомяк и Дема-спортсмен. Дойдя до последней двери и открыв ее, Яну втолкнули в небольшую комнату, окна которой тоже были занавешены тяжелыми велюровыми шторами, но уже коричневого цвета. Из мебели были только диван, на который и усадили Яну, несколько стульев с вытертыми гобеленовыми сиденьями, стол у окна и застеленная обычным верблюжьим одеялом кушетка. Шатап тут же растянулся на ней.
– Вот, блин, работа гребаная, – недовольно пробурчал Хомяк, устраиваясь на неудобном стуле.
– Тебе за нее платят, так что держи варежку закрытой. Или ты хотел просто пушкой махать и бабки зашибать? – криво усмехнулся Шатап. – А ты давай работай! – прикрикнул он на невозмутимо наблюдавшую за ними Яну.
– Захарыч не в духе, – вмешался в разговор Дема, – притулившийся на стуле – с его ростом и длинными ногами ему было еще более неудобно сидеть, – а мы-то при чем? Он целый месяц ее вычислить не может…
– Заткнись! – рявкнул Шатап, снова садясь на кушетке.
– Хомяк, сгоняй за пивом, чего-то глотка горит. Чую, – с ненавистью поглядел он на Яну, – нам долго тут торчать придется.
– Ага, я сейчас! – воспрял духом Хомяк, поспешая к двери.
– Покрепче бы чего! – мечтательно закатил глаза к потолку Дема.
– Захарычу люди с трезвой башкой нужны, – осек его Шатап.
Вскоре в дверях появился Хомяк. Его сальная физиономия лучилась стовольтовой радостью, в руках он нес упаковку «Хольстена». Он выдернул одну банку себе, тут же ее распечатал, а остальные бросил на стол.
– Пиво будешь? – Шатап посмотрел на Яну.
Она сделала легкий кивок. Кроме всего прочего она хотела курить, но с просьбой к бандитам обращаться не собиралась. Хомяк выдернул из упаковки еще одну банку и подал Милославской. Она вскрыла ее и сделала маленький глоток, потом еще один.
– Пей, пей, – сурово глянул на Яну Шатап, в смене настроения, должно быть, подражая Захарычу, – и берись за работу!
Яна судорожно сделала еще несколько глотков горьковатой жидкости и поставила банку на пол перед собой. Шатап допил пиво и, смачно зевнув, снова растянулся на кушетке.
– Я на массу чуток подавлю, а вы стерегите нашу гостью. Головой за нее отвечаете.
Потекли минуты томительного ожидания. Яна размышляла, что бы ей предпринять. Она толком не знала Риту, могла составить о ней лишь частичное представление. Но в чем бы девушка ни была замешена и виновата, Яна чувствовала, что у нее нет морального права выдавать местонахождение Горбушкиной бандитам. Но если она не скажет, где Рита, а Яна догадывалась, что та еще в городе, если не снабдит Захарыча нужной информацией, что же тогда будет с ней и с Джеммой? Яна оказалась пленницей неразрешимого противоречия: или жизнь Риты, или ее собственная жизнь, не говоря уже о Джемме. Что же делать?
– Ты ее не жалей, аферистку эту гребаную, – словно прочел ее мысли Шатап, который еще не отошел ко сну, – выкладывай, где эта гадина прячется.
– Мне нужно время, – повторила Яна.
– Заладила одно и то же, – поморщился от досады Шатап, – будет тебе время.
Он повернулся к стене и вскоре Яна услышала ровное дыхание спящего человека. Оно перешло в приглушенный храп, что вызвало смешок у Хомяка.
– Ну чего, так и будем сидеть? – видимо, последний решил тоже покомандовать. – Когда работать будем?
Его фраза навела Яну на мысль о таившихся под личиной энергичного и глупого неофита неистощимых запасах садизма, который только ждет повода, чтобы проявиться во всей своей устрашающей мощи.
– Чего ты к ней пристал? – вступился за Яну Дема, на вид более уравновешенный и самый «безобидный» из бандитов.
– А я тут торчать нанимался? – возмутился Хомяк. – Из-за этой…
Он хотел было сплюнуть, но вовремя спохватился, что находится все-таки в жилом помещении. Яна прикрыла веки и, стараясь не обращать внимания на Хомяка и Дему, попробовала сконцентрировать свои внутренние усилия на образе Риты. Голоса препирающихся бандитов постепенно растворялись в наплывающей тяжелыми широкими волнами тишине. Тишина, сумеречная, теплая, как утроба, вскоре поглотила остатки окружавшей Яну грубой реальности.