Летом в Париже теплее
Шрифт:
– Вот так надежней будет, – довольно улыбнулся Руденко.
Яна молча вышла из комнаты.
– Ты куда? – крикнул ей Три Семерки вдогонку.
– За перевязочным материалом, – звучным голосом ответила Яна.
Она дошла до лестницы, поднялась на второй этаж. Здесь находились две спальни. Яна распахнула шкаф, битком набитый простынями, полотенцами, платками, салфетками. Достав две простыни, вернулась в угловую комнату. Руденко помог ей смастерить из простыней бинты, и она принялась за работу. Руденко с удовлетворенным видом наблюдал
– Курсы медсестер заканчивала? – улыбнулся он.
– Представь себе, – Яна перевязала ухо Самойлову.
Тот неуклюже поблагодарил ее.
– Ну вот, теперь вы – вылитый Ван-Гог, – пошутила Яна.
– Кто-кто? – напряг свои извилины Руденко.
– Художник был такой, голландец по происхождению, – лукаво улыбнулась Яна.
– Ну, знаешь, – нарочито тяжело вздохнул Руденко, – мы университетов не кончали…
– И напрасно, – Яна весело посмотрела на несколько озадаченного Три Семерки.
– Значит, Захарыч злобствует, – с тайной угрозой, сделавшись серьезным донельзя, произнес Руденко. – Ну что ж, – молодцевато выпрямился он, – я с него спесь собью! А тебе, матушка, – с шутливой нежностью посмотрел он на Яну, – придется дать показания.
– С превеликим удовольствием, – улыбнулась Яна, хотя она до смерти не любила рутины, тем более рутины милицейских протоколов.
* * *
Сидя в кабинете Руденко уже после дачи показаний, Яна дала волю своим человеческим эмоциям и впечатлениям. В протоколе она изложила все максимально сухо и официально, стараясь придерживаться безукоризненной объективности. В кабинет, окна которого на голландский манер были лишены занавесок, тихо вплывали пепельно-синие зимние сумерки. Ярко горевшее электричество больно било по глазам, но Яна вскоре привыкла к острым лучам ламп дневного света.
– Вот он, дар твой, – закурил очередную сигарету и протянул зажигалку Яне Три Семерки, – куда завел тебя! Какого черта ты на вокзал-то побежала?
– Сеня, ты же все уже знаешь, – укоризненно посмотрела на него Яна, – знаешь про Джемму. И потом, если бы не я, вы бы еще долго ловили этих ублюдков.
– Это ты, конечно, права, – нараспев сказал Руденко, – только вот вожака-то их, волка этого облезлого еще не схватили.
Руденко имел в виду Захарыча. Три Семерки нервничал и и свое тревожное напряжение пытался разрядить, «нападая» на Яну, досадуя на то, что она кругом сует свой нос.
– Давай-ка выпьем, – он тяжело поднялся, прошел к сейфу и, открыв дверцу, достал оттуда бутылку семьсот семьдесят седьмого портвейна и пару граненых стаканов.
Он с деловитой основательностью поставил бутылку и стаканы на стол, наполнив каждый до половины и один пододвинул Яне.
– Вот та-ак, – с горечью протянул он, посерьезнев, – пить приходится, сама видишь, какая работа нервная. Эх, жизнь-жизнюга! Ну давай!
Он опрокинул содержимое стакана в рот одним махом, словно пил водку. Яна сделала несколько небольших глотков.
– Да чего ты церемонишься! – оживился Руденко. – Пей, еще налью.
Он зычно хохотнул, наполнив свой стакан теперь уже до краев.
– Сеня, – Яна допила портвейн, но все еще не выпускала пустой стакан из рук, – у меня к тебе просьба есть.
– Для тебя – все что угодно, – изрядно повеселел Руденко. – И какого содержания эта твоя просьба?
– Мне нужно увидеться с Вероникой, причем срочно, – решительно сказала Яна.
– Да поставь ты стакан, боишься спиться?
– Я серьезно, Сеня, – пристально взглянула на него Яна.
– И я серьезно, – состроил он озабоченную мину. – Давай еще выпьем, а потом поговорим.
Яна повиновалась. Они выпили. Второй стакан Семен Семенович пил медленно, смакуя каждый глоток, причмокивая и облизывая губы, словно это был нектар. Допив, Руденко тут же снова наполнил стаканы.
– Зачем тебе это? – с выражением крайней усталости на своем открытом простонародном лице сельского парня спросил Руденко.
– Вероника не убивала своего мужа, это я точно знаю, – спокойно, но веско произнесла Яна.
– Кто же его тогда убил, по-твоему? – попробовал изобразить ехидную улыбочку Руденко, но у него вышла вместо этого какая-то расплывчатая гримаса, в которой мелькнуло даже что-то по-собачьи жалобное, какая-то растерянность и грусть.
– Я думала, что Захарыч. Может, так оно и есть, – с печальной неуверенностью произнесла Яна.
– Ну нет, это не кто иной, как его женушка! – хлопнул по столу ладонью Руденко, которому выпитое спиртное придало дополнительный заряд экспансивности и открытости. – Ты знаешь, что на стволе отпечатки пальцев этой мадам?
– Это ни о чем не говорит, – с упрямством сказала Яна.
– Это, по-твоему, не доказательство? – тон Руденко стал холодным и напряженным.
Ну, конечно, – мелькнуло у Яны в голове, – он все уже разложил по полочкам для собственного спокойствия. Все уже решено, ничто не вызывает сомнения, так удобно и комфортно. Пусть бедная женщина мается в тюряге, зато у нас все решено, все доказано. Тем более что и доказывать ничего не пришлось. Отпечатки на пистолете сами все подсказали. К чему что-то еще выяснять, к чему копаться в деталях? Осудить человека – это у нас пожалуйста, а вот защитить его права, доказать его невиновность – тут мы пасуем».
– А как же! – изумился Яниному легкомыслию и неверию Руденко. – Что же тогда еще может служить доказательством?
– А что сама Вероника говорит по этому поводу?
– Говорит, что ей позвонили ночью, предложили проехаться до дачи, сказали, что там ее муженек развлекается с секретаршей, – трагически усмехнулся Руденко.
– Ну вот видишь, – просияла Яна, – ей позвонили! Это о чем говорит?
– О чем? – бестолково заморгал Три Семерки, которого эта дискуссия озадачивала и немного раздражала. – Весь кайф от напитка ломаешь, – нетерпеливо и недовольно произнес он.