Летописец. Книга 3. Четыре наследника
Шрифт:
– Мама, ответь мне, Гиемон мой брат или отец?
Она открыла глаза, с жалостью посмотрела на сына. Он испугался, что она промолчит.
– Ответь, я должен знать, – настойчиво потребовал Кэйрон.
– Он…
– Мама, если он знает, то и я должен знать. Незнание убивает не хуже меча. Он отправил меня воевать с Шагурией, посылал в такие уголки, откуда я не должен был вернуться. Почему он хочет от меня избавиться? Кто я? Его сын?
Она едва заметно кивнула. Кэйрон чувствовал, как пол под ногами ходит ходуном. Свет свечи расплывался перед глазами, во рту пересохло. Получается, Гиемон спал с мачехой? А когда король Клемон умер, он отправил мать своего сына в монастырь, чтобы скрыть собственные грехи?
– Гиемон не сразу понял, что ты его сын, – заговорила
– Он… начал меня преследовать почти сразу. Он блистал на балах и турнирах, его отец был… стар, хотя и часто проводил со мной ночи. Я терпела, хотела забеременеть – ничего не получалось. Ходило поверье, будто в роду Гиемона все мужчины рано становились бесплодными, поэтому мой муж старался побыстрее найти сыну невесту и вёл переговоры с несколькими королевскими домами. Он даже поехал в Сканналию на смотрины Маэрины, тем временем мы с Гиемоном стали любовниками.
Кэйрон не верил в это поверье. Старые пни просто слабели, как и их семя, что не мешало им брать себе молоденьких жён.
– Когда ты родился, Гиемон возненавидел тебя. Я не понимала причин, а он просто видел в тебе соперника. Король Клемон считал Гиемона бездельником и развратником. Он заявил: если тот не возьмётся за ум, наследником станешь ты. С этого времени Гиемон вёл себя иначе: женился на Маэрине, начал заниматься страной. Когда он смотрел на тебя, я тряслась от страха, – голос матери совсем ослабел. Кэйрон наклонился к самому её рту. Изо него пахнуло гнилью – он и не подумал морщиться. Эту историю семьи ему никто не преподавал. Принц обратился в слух.
– Мой муж подписал указ, по которому ты получал трон, если бы Гиемон не обзавёлся детьми. У Гиемона родился сын, потом Марция, дед на радостях одарил внуков множеством земель. Кроме того, он обожал невестку: Маэрина стала ему настоящей дочерью, в итоге Гиемон получил всё. Когда мой муж умер, я побоялась, что твой отец убьёт тебя, и рассказала ему правду. Это привело меня сюда…
Она замолчала, Кэйрон испуганно всмотрелся в её лицо. Оно расслабилось, морщины разгладились, на губах заиграла слабая улыбка. Свеча в руке Кэйрона зашипела, вспыхнула ярче. Он дунул на неё, боясь разбудить монашку: она храпела так, что порой заглушала слова матери. Кэйрон почувствовал, как рука сжимает его ладонь. Рука казалась безвольной, но тяжёлой. Только бы она смогла закончить рассказ. Кэйрон ощущал, как его охватывает ярость от признаний матери. Теперь он многое понимал в поведении человека, ставшего его отцом!
– Узнав, что ты его сын, Гиемон избил меня, потом потребовал молчать. Не знаю, откуда у меня взялись силы – я пригрозила рассказать правду Маэрине, если он что-то с тобой сделает. Тогда он похитил меня, привёз сюда. Я пыталась пробиться к монашкам, говорила с настоятельницей, с исповедником – они не слушали. Меня постригли в монахини против воли, заперли здесь, ни разу не сказали, жив ли ты. Я теперь не боюсь ада, потому что все эти годы жила в худшем месте! – Кэйрона трясло от чувств: ярость вперемешку с ненавистью, боль пополам с сочувствием – как посмел Гиемон так обойтись с матерью своего брата? Нет, не брата – сына!
– Господи, благодарю тебя за последний дар, – услышал он хриплый шёпот матери и вдруг понял, что это её последние слова: – Я иду к тебе с лёгким сердцем. Прошу лишь об одном: защити сына моего от зла этого мира, даруй ему победу над врагами и долгую жизнь! Прощай, сын мой!
Кэйрон слушал знакомые с детства слова молитвы, и в нём рос протест. К какому Богу она обращается? Тому, кому поклоняются монашки, силой державшие её здесь? Тому, который позволил матери гнить в стенах этого монастыря без единой надежды и радости? Тому, кто отобрал у Кэйрона все права на престол?
Кэйрон держал руку матери до тех пор, пока шёпот не перешёл в предсмертный хрип. Рука обмякла, зловонное дыхание больше не вырывалось изо рта, только громкий храп глухой монашки время от времени будоражил тишину. Кэйрон немного подождал – на улице тоже было тихо. Он подошёл к окну и глубоко вдохнул, решая, что делать дальше. Стоит ли устраивать шум сейчас? Нет, это бессмысленно: матери не поможешь. Если до Гиемона дойдёт известие о встрече Кэйрона с ней, он наверняка постарается избавиться от лишнего сына. Именно так – лишнего, с обидой и горечью подумал Кэйрон. Вот почему Гиемон – Кэйрон решил даже про себя не называть его отцом – так ненавидел его и всё время отсылал подальше. Да, многое вставало на свои места. Гиемон соблазнил его мать и заставил её заплатить за это. Он и Кэйрона хотел заставить платить, но теперь хватит! Кэйрон вылез в окно, спустился по лестнице, положил её на место и вернулся к себе. Он так и не заснул до утра, а на рассвете услышал стук лопат у монастырского кладбища, расположенного напротив его окна у толстой каменной стены.
Кэйрон выглянул в окно и в сумерках рассмотрел, как трое мужчин – явно не монахов – докапывают яму. Вокруг уже столпились женщины в длинных монашеских одеяниях. Кэйрон не слышал, о чём они говорили. Церемония прощания не затянулась: тело в белом саване положили в яму, быстро забросав землёй. К вечеру там появилась дощечка с вырезанной на ней струной. Кэйрон на рассвете следующего дня прочёл: «Да смилуется Господь над твоими прегрешениями». Имени на могиле не было.
В этот день Кэйрон покинул монастырь и для себя решил: Гиемон заплатит за смерть и позор матери, а свои права Кэйрон вырвет силой, раз уж Бог ему в них отказал. Отныне ни отец, ни боги ему не указ! Судьба привела его в этот монастырь, теперь он знает, куда идти! Ждать пришлось долго, но когда сканты появились в его доме в Нортхеде и предложили ему трон в обмен на привилегии для их веры, Кэйрон не колебался. Так он отомстит и Гиемону, и тем мерзавцам, которые в угоду королю заживо похоронили его мать!
Глава 3. Узники
Он давно потерял счёт дням и ночам – они слились в бесконечный поток времени. Иногда, просыпаясь в темноте, он верил, что похоронен заживо, потом скрипела дверь, и простая, но вполне съедобная еда появлялась в камере. Георг изучил камеру вдоль и поперёк, знал в лицо каждую крысу, каждую трещину. Однако вскоре свечи перестали оставлять, свет он видел только во время еды.
Хуже всего было бездействие. Мысли поначалу метались как бешеные, ярость заставляла биться о стены, потом ноющая боль вынуждала смириться. Лишь постоянный плеск воды составлял ему компанию: вода вытекала из стены и собиралась в углу в небольшом углублении на каменном выступе. Выливаясь через край, она текла вдоль стены в угол у двери, где находилось отверстие для нечистот – воронкообразная расселина в скальной породе, уходящая вниз. Георг знал: эта камера – единственная, где есть источник воды, и радовался, что она досталась ему. По крайней мере, можно умыться и пить сколько хочется. Это компенсировало постоянную сырость в воздухе.
Камера провоняла испражнениями, в отросшую бороду набились насекомые, как и в шевелюру на голове. Георг давно не обращал на них внимания, только стряхивал, если они слишком уж надоедали. Георгу предоставили довольно тёплое шерстяное одеяло; в холодные ночи он укутывался в него по уши, съёживаясь на скрипучей деревянной кровати, изъеденной жуками.
Одиночество изредка прерывалось: его оттаскивали в комнату палача, и начиналась бесконечная боль. Георг, как ни старался, не мог сохранить самообладание, которым так гордился. Время от времени Дим задавал вопросы, Георг иногда отвечал – о том, как узнал о чаросе, как заподозрил заговор, о сведениях, добытых у Краска на допросах. Невыносимая боль заставила его упомянуть о пророчестве Валера и о том, что он прочёл в рукописи Истинной Летописи, где говорилось о браке родителей Райгарда. Обо всём этом сканты и так знали, а в пророчества он не верил. Впрочем, чаще Дим обходился без вопросов.