Летучий голландец, или Причуды водолаза Ураганова
Шрифт:
Назад, в поселок, его не тянуло, а от мэра потом он вскользь узнал, что его приемные родители умерли.
— Такая вот перелетная судьба, — закончил Ураганов. — Запало мне с тех пор в душу. Не захотел Анвало смириться. Каким пришел, таким и ушел…
— Нет, ты погоди, погоди, — хватал Валерия за простыню знакомец толстяк Федор, мы отдыхали после парилки в предбаннике. — А как твой Анвало в косой поселок попал? Ответь!
Толстяк был из тех людей, что смеются над анекдотом позже всех, причем очень громко, в уже наступившей тишине. Он злился потому, что не знал: смеяться ему тут надо или грустить?
— Спросил ты у него? — настаивал он.
— Что я, дурак? — обиделся Ураганов. — Откуда он сам-то знал?! Очнулся, как медведь после спячки, видит — стоит на какой-то улице, вокруг косые дома…
— При чем тут медведь? — взревел толстяк. — Да и тот, наверное, даже после спячки помнит, что с ним раньше было!
— А он не медведь, — отрезал Ураганов. — Не помнил. Ну не помнил он!
— Ты вот всегда все помнишь? — вступился за далекого Анвало другой наш знакомый — кучерявый детина Глеб.
— Ну, бывает… После премии иногда и не помню чего, — угрюмо кивнул толстяк Федор. — Но все, что до премии, помню!
И пошло, и поехало… Переругались!
Потом, когда мы выпили по традиционной кружке пива в баре со странным прозвищем «Сайгон», недалеко от бань, толстяк помягчел и примирительно заметил:
— Ты, Валера, не обижайся. Конечно, чего только там не бывает.
— Именно, — поддержал его Глеб. — Вон, я читал, английского капитана Кука людоеды съели.
— Капитана не в Африке съели! — вскричал Ураганов. — И давным-давно!
И опять стали спорить, доказывать, ссориться.
КРУПНЫЕ МУРАШКИ
— Слушай, Вит, а почему нам от оспы прививку перед плаванием не делали?
— Надобности нет. По данным ЮНЕСКО оспа побеждена всюду. Даже детям теперь прививку не делают. Хорошо!
— Еще бы! Некрасиво, когда идет летом девушка в платье без рукавов, а на руке — следы!
Мы, я и Вит, лежим под палубным тентом за экватором и лениво говорим обо всем на свете. Вит — по-настоящему Витаутас — литовец. Вообще-то он родился и живет в Москве. Учится в аспирантуре биофака МГУ. Познакомились мы с ним на Неглинной, 14, в Центральном прививочном пункте для отъезжающих за границу. Нам вкатили по уколу от желтой лихорадки и холеры. И оказалось, что мы назначены на один и тот же корабль.
Повезло мне с поездкой! С новым товарищем — тоже… Работы на «Богатыре» хватало, но и свободного времени было достаточно: больше, чем на берегу. Там оттрубил свое — и, считай, день кончился, а здесь время тянется прекрасно и бесконечно и работа, словно отдых. Купайся сколько влезет, рыбу лови — это по мне. Или умно рассуждай с Витом, развивайся.
Я не удивлялся, что он такой начитанный. Про талант и не говорю. Сколько было, наверное, желающих попасть в экспедицию под начало знаменитого академика с тропической фамилией Сикоморский! А взяли со всей кафедры только Вита.
Так, значит, болтали мы с ним в свободный часок под палубным тентом, а башку мне сверлила мысль: сказать или не сказать про одну важную вещь? Я выдержал только до вечера.
Вся штука в том, что месяц назад на дне Красного моря нашел я бутылку. Спрятал ее. И молчок.
Эдакая посудина из обожженной глины, чуть побольше, чем от «рижского черного бальзама»! Запечатана намертво, тоже глиной, и на затычке загадочные знаки выдавлены. И, главное, внутри что-то булькает, если потрясти. А что, если… Вот это «если» и хотелось узнать.
Когда стемнело, я засунул бутылку за пояс под рубашку и явился в каюту Вита. Почему я так долго терпел и только сегодня решился? Завтра ж у меня день рождения, а даже такие события у нас на борту лимонадом отмечают.
Я закрыл на задвижку дверь и, под удивленным взглядом дружка, поставил свою находку на откидной столик.
Эх, зря я не отнес ту бутылку сразу академику Сикоморскому. Но кто же знал, что произойдет…
— Ну-ка, ну-ка, — Вит сразу заинтересовался. Вертел ее так и сяк. Наконец уставился на старинные письмена на затычке и наморщил умный лоб. Затем стал листать всякие словари, стоящие на полке. И ведь разобрался, черт бы его побрал!
— Древнегреческий язык, — сдавленным голосом произнес он. — Две тысячи лет до нашей эры.
— А что там? — оторопел я.
— Вино… — пробормотал потрясенный Вит. — Сейчас тысяча девятьсот семьдесят пятый. Значит, оно 3925-летней выдержки… Здесь написано, что бутылка с вином была найдена в Сиракузах в пятидесятом году новой эры, когда ей уже было две тысячи, открыта и тут же вновь запечатана!
Вот это да… Значит, предчувствие меня не обмануло!
— А вдруг оно в уксус превратилось? — слабо пробормотал я. — Или морская вода внутрь попала?
— Вода навряд ли, — определил он.
Любопытно, что и ему не пришло в голову показать бутылку академику или хотя бы археологу. У нас был на судне один бородач, он всегда искательно заглядывал мне в глаза перед каждым погружением: «Уж вы, батенька, не пропустите какую-нибудь археологическую реликвию и на мою долю!..» Видал бы он нас сейчас, когда я тоненьким напильничком с трудом отпиливал горлышко у реликвии. Правда, вначале Вит запротестовал, увидев напильник.
— Зато буквы на пробке целы останутся, — успокаивал я.