«Летучий голландец» российской интеллигенции (очерки истории «Философского парохода»)

Странный юбилей отмечался в минувшем 2003-м: 81 год «философскому пароходу»… На самом деле, пароходов было, как минимум, два и еще множество не менее «философских», если следовать той же логике, поездов — их точное количество до сих пор не берется назвать ни один историк. Многочисленные публикации, историко-документальная выставка, «Философский пароход–2» с делегатами XXI Всемирного философского конгресса на борту, — все эти акции были посвящены одной теме: высылке из Советской России в 1922–1923 гг. большой группы интеллигенции [1] .

Факт высылки никогда не замалчивали. Однако ракурс его рассмотрения менялся с каждым новым виражом генерального курса правящей партии (неважно какой — коммунистической или президентской). В соответствии с этим историки либо приветствовали и прославляли «мудрое решение» советского руководства, либо призывали к «покаянию» и скорбели о «жертвах» разыгравшейся в 1922–1923 гг. «интеллектуальной трагедии» [2] .

Такое размежевание вызвано, на мой взгляд, безуспешной попыткой решить вопрос о виновности интеллигенции или власти, а также упорным непониманием логики исторического процесса. Чтобы преодолеть возникшие здесь проблемы, мне представляется необходимым, во-первых, уточнить «горизонт» события, т. е. те «фоновые» социокультурные процессы, которые попали в «поле притяжения» изучаемого события, обусловили его специфику. Без их учета историк лишается возможности понять смысл и суть известного ему факта. Во-вторых, нужно, по возможности, избавиться от идеологических штампов и шлейфа мифологем, поскольку в них, как в дымке, оказываются с трудом различимы контуры исторической реальности.

Надо сказать, что началось все задолго до того, когда кто-либо хотя бы приблизительно взялся предсказать политическую судьбу героев этой истории. Точкой отсчета может служить печально известный 1909 год. Тогда семь известных мыслителей и публицистов в азарте саморазоблачения и верноподданнического волеизъявления, рожденного страхом перед «грядущим Хамом», положили под топор государственной идеологической машины голову российской интеллигенции — «Вехи» в одночасье разрушили зыбкий мир и не менее хрупкое чувство общей судьбы и беды, которое после поражения первой русской революции затеплилось было в интеллигентской среде. Пятеро из семи авторов сборника оказались впоследствии за границей: кроме умершего в 1920 г. Б. А. Кистяковского и оставшегося в России М. О. Гершензона, другие — Н. А. Бердяев, С. Н. Булгаков, А. С. Изгоев (Ланде), С. Л. Франк — были высланы за пределы РСФСР в 1922 г. (П. Б. Струве, как член правительства Врангеля, эмигрировал по собственной инициативе). О том, что интеллигенты-большевики, пришедшие к власти, не забыли «веховскую» провокацию, говорят архивные документы, в которых рядом с фамилией, например, Изгоева, в качестве социально-политической характеристики значится: «старый веховец» [3] …

Традиционно высылку связывают с началом в 1921 г. проведения новой экономической политики, которая возродила частную инициативу и собственность, а также иллюзию возможного поворота к старым общественным принципам и ценностям.

Разразившийся в том же, 1921-м, году в Поволжье и на Украине голод своим масштабом и жестокостью ужаснул и видавшее виды советское руководство, и российскую общественность [4] , и Запад. Перед лицом народной трагедии власть и интеллигенция сделали шаг навстречу друг другу — в июле 1921 г. был организован Всероссийский комитет помощи голодающим. Почему-то историки не слишком внимательно отнеслись к проблеме несостоявшегося сотрудничества этих двух групп в рамках Помгола [5] . Но, судя по всему, именно история Комитета помощи голодающим предопределила дальнейший ход интересующих нас событий.

О

грядущем голоде стало известно уже в начале лета. 20 июня на 3-м Всероссийском продсовещании А. В. Халатов [6] в своем докладе «Об основах государственного снабжения» сообщил, что продналог

«собрать полностью вряд ли удастся. Работа по товарообмену тоже находится в очень тяжелых условиях, и, может быть, придется считаться с худшими возможностями. <…> Если говорить об урожае, то в ряде губерний мы уже имеем выяснившийся неурожай» [7] .

Приблизительно в то же время возможные последствия неурожая обсуждали участники Всероссийского съезда деятелей по сельскохозяйственному опытному делу [8] и члены Московского общества сельского хозяйства [9] . Совместно ими было решено обратиться к правительству с предложением помощи от общественности. Но только спустя месяц, почти одновременно, были образованы две структуры: 18 июля — Комиссия ВЦИК помощи голодающим (кстати, именно она после ликвидации общественной организации наследует ее сокращенное название «Помгол») (председатель М. И. Калинин, зам. председателя Смидович, Рыков, Каменев), 21 июля — Всероссийский комитет помощи голодающим (20 июля состоялось заседание инициативной группы) [10] .

Сразу же было понятно, что Комитет по своему составу является уникальным проектом — из 73 членов Комитета только 12 человек были представителями советских ведомств: наркоматов, ВЦИК, ВЦСПС; остальные же 61 — общественности:

«Настоящее наше собрание является по составу своему совершенно исключительным. Впервые за последние четыре года встречаются представители власти и общественные работники, чтобы по взаимному соглашению приступить к общественно-государственному делу, к борьбе с величайшим народным бедствием» [11] .

Надо заметить, что все действия ВКПГ освещались в центральной печати — прежде всего, в «Известиях ВЦИК». Комитету были даны самые широкие полномочия, что подтверждалось декретом ВЦИК от 21.07.1921 г. [12] Тот же декрет говорил и об абсолютной аполитичности создаваемого Комитета — Помгол организовывался под эгидой Красного Креста.

Возглавил Комитет член Президиума ВЦИК и председатель Моссовета Л. Б. Каменев, а А. И. Рыков (затем Н. А. Семашко), Н. М. Кишкин, С. Н. Прокопович и Д. С. Коробов, позднее — Н. Н. Кутлер составили его Президиум. Управляющим делами Комитета был избран И. А. Черкасов [13] . Президиум оказался очень авторитетным: Каменев и Рыков представляли действующее советское правительство, Кишкин и Прокопович — бывшее временное, Кутлер — царское…

По газетным отчетам и мемуарам пострадавших членов Помгола трудно сказать, что реально было сделано Комитетом за недолгое время его работы. Складывается впечатление, что большая часть усилий ушла на решение организационных вопросов. Между тем, сам факт его существования получил значительный резонанс в западной и, прежде всего, в эмигрантской прессе. Известный лозунг «Заграница нам поможет!», кстати, почти дословно озвученный С. Н. Прокоповичем [14] , в отношении к Помголу реализовался двояким образом: с одной стороны, западная общественность осознала всю бедственность положения российской провинции и, в свою очередь, инициировала ряд благотворительных организаций, вроде АРА (American Relief Administration), а также денежную и продовольственную помощь от своих правительств. С другой стороны, эмигранты и близкие к ним по интересам и целям западные круги увидели в этом чуть ли не начало падения советского режима и безо всякого стеснения и оглядки на бывших своих соотечественников рассуждали в прессе о роли Комитета в расшатывании советских устоев [15] , о тех условиях, которые должны предъявить европейские правительства советскому, чтобы не только добиться контроля над распределением поступающих средств, но и заставить советскую власть пойти на изменение государственного строя [16] :