«Летучий голландец» Третьего рейха. История рейдера «Атлантис». 1940-1941
Шрифт:
Что послужило началом этой цепи несчастий? Утечка информации из военно-морской группы «Запад»? Или превосходная работа разведки союзников? Мы не знали, по какой причине планы Берлина были изменены, но они изменились, а вместе с ними и наши судьбы. Подводные лодки получили приказ возвращаться домой. Более того, подводникам было приказано взять с собой нас. Нам предстояло проделать весь путь до дома подводным маршрутом — по сотне пассажиров на маленькой подводной лодке.
— Удивительно, совершенно удивительно. Если это сработает…
— Подумать только, — с легким налетом грусти
Мы сожгли наши шлюпки.
Старший помощник командира подводной лодки показал нам тесное помещение кают-компании, предназначенное, вероятно, для четырех очень мелких офицеров.
— Здесь, — сказал он, — мы все должны каким-то образом разместиться и спать.
Девять очень крупных офицеров растерянно переглянулись.
Разместиться всем на этом пространстве было невозможно даже теоретически, и лично для меня спать — означало прикорнуть примерно на девяносто минут, после чего вскочить, чтобы уступить место другому. После трех ужасных ночей я нашел для себя весьма неплохое место, где можно было спать дольше. Располагалось оно под столом. Матрасом служили стальные листы палубы, подушкой — спасательный жилет, а Ферри, которому некуда было деваться, — одеялом. Он пристраивался на моих согнутых, поджатых к животу ногах.
Наше появление доставило подводникам много беспокойства, добавило целый ворох проблем, поэтому утверждать, что они относились к нам с дружелюбной приязнью, было бы явным преувеличением. Когда на корабль, в котором предусмотрены весьма ограниченные «удобства» для сорока человек, прибывает еще пять офицеров, десять старшин и восемьдесят пять матросов, они всегда оказываются не ко двору. Причем мы являлись не только раздражающим фактором, наше присутствие таило в себе нешуточную угрозу. Из-за создаваемой нами тесноты и дополнительного веса подводная лодка испытала бы серьезные трудности в случае атаки.
Чтобы вместить нашу команду, торпедный отсек переоборудовали в спальное помещение, где люди могли спать только вытянувшись в струнку на узких деревянных скамьях, построенных вокруг торпедных стеллажей. Дифферентовка перед погружением стала ежедневным риском, потому что мы постоянно мешали команде подводников делать свое дело. Нам не хватало еды. Нам не хватало воды. Кроме того, привычные к надводным кораблям, мы были подвержены жестоким приступам клаустрофобии. Поэтому мы проводили большую часть времени на палубе, лежа на настиле и ежеминутно благодаря морского бога за то, что жара, наконец, ослабела.
Виковари, наше американское наследство, доставшееся от «Замзама», сидел на деревянной скамье, окружавшей пулемет на боевой рубке. Это место обычно оставляли для него из-за тяжелого ранения ноги, которое он получил восемью месяцами ранее.
Когда я подошел, он приветствовал меня с обычным дружелюбием, но потом, очевидно, понял по выражению моего лица, что у меня дурные вести, и его улыбка поблекла, стала немного растерянной. Американец явно предчувствовал нечто недоброе. Я подумал, что вполне можно было
— Германия и Соединенные Штаты Америки теперь находятся в состоянии войны. Отныне вы можете считать себя военнопленным.
Было 8 декабря 1941 года.
«Дорсетшир» отправил нас в странствия 1 декабря. Нам потребовалось три недели, чтобы добраться до островов Зеленого Мыса, где нас ожидали четыре итальянские подлодки, которые должны были пополнить спасательную флотилию и перевезти нас на последнем критическом этапе нашего путешествия домой. Отныне нам предстояло путешествовать в основном под водой, чтобы миновать Бискайский залив — зону усиленного воздушного и морского патрулирования англичан — и добраться до самой южной базы немецких подводных лодок — реки Жиронды, где нашла свой конец «Тиррана».
Рогге и я пожали друг другу руки, и я перебрался на плот, который повез меня на итальянскую лодку «Таццоли». Мы оба не радовались расставанию, но Рогге решил, что нам лучше расстаться «в интересах истории». Мы оба везли письменные записи о походе, но еще больше было ненаписанной информации. Если один погибнет, второй может уцелеть. И мы пожелали друг другу удачи. Человек по натуре оптимист. Он всегда считает, что с ним все будет в порядке, и желает удачи другому, чьи шансы не столь блестящи.
Когда мы подошли к «Таццоли», волнение усилилось. Покидая плот, я секунду помедлил, прежде чем ступить на палубу. И едва не лишился жизни.
Огромная масса воды накрыла меня с головой, на какое-то время оглушив, а в это время корпус «Таццоли» поднялся на волнах. Я услышал крик. Кто-то в ужасе показывал на нечто за моей спиной. Оглянувшись, я увидел ненавистную черную тень, несущуюся на меня, словно торпеда. Боль в раненой руке быстро вернула мне способность соображать, а паника добавила акробатической ловкости. Я и сам не заметил, как оказался на палубе субмарины.
Жизнь на итальянской подводной лодке оказалась весьма приятной. Любезный командир имел ценную коллекцию оригинальных печатных изданий — в основном это была французская эротическая литератуpa. Кормили здесь превосходно — восхитительными итальянскими деликатесами. Помещение также было просторным и очень комфортным. Но все это распространялось только на офицеров. Матросы жили в совершенно других условиях. Я был потрясен, увидев, сколь широка и глубока социальная пропасть между офицерским и рядовым составом итальянского военно-морского флота. Эта пропасть вовсе не понравилась нашим матросам, особенно когда они сравнили свои впечатления от скудного меню команды и наши — от офицерского меню. То, что на субмарине может быть два камбуза — один для офицеров, другой для матросов, с двумя коками и совершенно разным меню, было для всех нас внове. Но все согласились, что нет смысла слишком критиканствовать. Нам ли проявлять недовольство людьми, которые, грубо говоря, вытащили нас из задницы и теперь рискуют жизнью, чтобы доставить нас домой. А «Таццоли», несмотря на вопиющие классовые различия, был счастливым кораблем, и команда обожала своего командира Фекиа ди Коссато.