Летучий голландец

Маккормак Эрик

Глядя на нее, я размышлял: как случилось, что у этих двух людей появилась на свет такая дочь – настолько мудрая и добродушная. Возможно, ее реакцией на своих родителей – как у многих детей – явилось то, что она стала их противоположностью: практичной, а не погруженной в книги, как отец; активной, а не пассивной, как мать. Но сначала, из-за воя на похоронах, я счел ее самым приземленным человеком в мире.

– А как отреагировала мама? – спросил я.

– В целом так, как вы можете предположить, – сказала она. – В первый момент она, кажется,

была глубоко потрясена, поэтому я уговорила ее взять в дом нескольких кошек. Она взяла трех, и они сразу же поглотили все ее внимание – она посвятила себя служению им. Я думаю, в конечном счете она была такой женщиной: была не против, чтобы ее использовали.

– Голландская жена… – вырвалось у меня. Мириам посмотрела озадаченно, но продолжила рассказ.

– Мама умерла восемь лет назад, – сказала она. – В тот момент я уже постоянно жила в Торонто. Папа переехал обратно в дом и заботился о кошках, пока они были живы. – Она пожала плечами. – Больше мне нечего рассказать. Естественно, я не знала, что он болен. О его смерти мне сообщил его адвокат. Я сначала расстроилась, что у меня не было возможности поговорить с ним в последний раз. Но я бы не удивилась, если бы оказалось, что все получилось так, как он хотел.

Она немного подумала об этом, а потом опять взглянула на меня своими голубыми глазами.

– Наверное, – сказала она, – потому я и могу работать с проблемными семьями. Я имею в виду, что наша семья и была такой – проблемной, но цивилизованной. Я уверена, что это совершенно обычное дело.

Мы заказали еще по чашечке кофе.

– Скажите, – произнес я, – все то, что он рассказал мне о своих родителях… Вы все это слышали раньше?

– Да, – ответила она. – Он часто рассказывал мне о них, когда я была маленькой.

– Значит, все это правда? – спросил я.

– Разумеется, – нахмурилась она. – Его можно считать кем угодно, но только не лгуном.

– Я совершенно не это имел в виду, – сказал я. – Просто все кажется такой экзотикой…

– Возможно, для постороннего – да, экзотика, – сказала она. – Я никогда не воспринимала это с такой точки зрения. Разве не забавно, что своя собственная семья никогда не кажется такой уж необыкновенной? Особенно те вещи, которые слышишь с детства.

– Может быть, – сказал я.

– Кстати, – сказала она. – Вы сказали, что моя мама – «голландская жена». Что вы имели в виду? Она не была голландкой. И в папе тоже не было ничего голландского – разве что фамилия.

Я рассказал ей, что слышал это выражение несколько раз от Томаса. Что оно звучало не всегда лестно и могло означать женщину, которая не более чем деталь обстановки спальни.

– Ну, – сказала она, – в таком случае я уверена, что вокруг более чем достаточно голландских жен. И голландских мужей, в сущности, тоже.

Пока я пытался понять, что она имеет в виду, Мириам допила кофе и посмотрела на часы.

– Мне в самом деле пора возвращаться в Торонто. Очень приятно было с вами познакомиться. – Она вынула из сумки ручку и написала телефон на салфетке. – В следующий раз, когда будете в городе, позвоните мне. Я с удовольствием познакомлю вас с моей семьей.

Мы вышли из прохлады «Дворца пончиков» в жару полуденного солнца. Пожали друг другу руки и пошли каждый своей дорогой. Я не сомневался, что мы еще встретимся.

4

Однажды утром, несколько недель спустя, я сидел дома в библиотеке и воевал с «Ковбоем в килте». Я занимался этим уже много часов и чувствовал, что пора сделать перерыв. Встал, чтобы размять ноги, и выглянул в окно. Как раз в этот миг на улице остановился черный «мерседес». Из него вышел коренастый мужчина в полосатом костюме, с портфелем в руке; он пошел к дому по дорожке. Я открыл дверь до того, как он позвонил, и он уставился на меня красными немигающими бульдожьими глазами.

– Я Скотт Кэмпбелл, адвокат покойного профессора Вандерлиндена, – сказал он, протянув мне руку. Его рукопожатие было легким для такого свирепого на вид человека. – Я хотел бы несколько минут поговорить с вами.

Я проводил его в библиотеку, и мы сели.

– Позвольте, я сразу перейду к делу, – сказал он. – Этот дом в будущем году должен быть продан. В своем завещании профессор Вандерлинден указал, что вы можете жить здесь до момента продажи, не платя за аренду. – Он вынул из портфеля какой-то документ. – Я составил надлежащий договор.

Я не мог ничего понять:

– Этот дом? Профессор Вандерлинден? Вы имеете в виду Томаса? А при чем здесь он?

– Он был владельцем, – ответил адвокат.

– Правда? – Это было неожиданностью. – Я полагал, что он тоже снимает свою половину, как и я.

Красные глаза остались неподвижными.

– Нет, – ответил Кэмпбелл. – Вандерлинден был домовладельцем. Дом принадлежал ему целиком. Когда-то это был один большой дом, пока много лет назад его не разделили. Он со своей семьей жил во второй половине, а эту половину сдавали.

Я просто внимал всему этому, с интересом думая, почему Томас никогда об этом не говорил – ив этот момент Кэмпбелл удивил меня еще больше:

– На самом деле, когда он ушел от жены, это походило на игру в «музыкальные стулья», – сказал он без малейшей тени иронии. – Он просто переехал на эту половину дома. А потом, когда она умерла, вернулся туда.

Я не поверил собственным ушам. Я даже попросил его повторить, и адвокат сказал еще раз: уход Томаса Вандерлиндена от жены заключался в том, что он переехал на расстояние в несколько ярдов.

А Кэмпбелл продолжал сыпать сюрпризами. Он рассказал мне всю историю этого дома. Его купил судья Дэфо на рубеже веков, когда участвовал в выездных сессиях окружного суда. Он был знаменит своей пунктуальностью – везде часы, даже в ванной. Он собирался здесь жить на пенсии, но умер на работе. Дом перешел его дочери Рейчел, матери Томаса. Чтобы иметь источник дохода, она разделила дом на две половины. Томас, в свою очередь, унаследовал дом от Рейчел.