Летящие дни

Жигулин Анатолий Владимирович

РОДИНА Помню я: под сенью старых вишен В том далеком, В том донском селе Жили пчелы в камышовых крышах — В каждой камышинке по пчеле… Родина! Простая и великая. В давнем детстве, от беды храня, Древними архангельскими ликами Строго ты смотрела на меня… А потом, Позвав в края суровые, Где весной не встретишь зеленя, Жизнь взвалила рельсы стопудовые На худого, юного меня. Я копал руду на Крайнем Севере. Много лет я молока не пил. Только ты, земля моя, Не верила, Что тебе я в чем-то изменил. Все прошел я: Трудные дороги, Злой навет и горькую беду, Чтобы снова пальцами потрогать Пыльную в канаве лебеду. Я опять с тобой, Земля просторная, Где за клином старого жнивья Под горой стоит село Подгорное — Родина негромкая моя; Где висит над хатой Месяц рыжий; Где в прозрачной невесомой мгле Пчелы спят под камышовой крышей — В каждой камышинке по пчеле… 1962 ПОЭЗИЯ И. Н. Стоят

дубы, задумчивы, тихи. По желтой просеке уходит лето. Ты мне читаешь грустные стихи Какого-то салонного поэта. О том, как где-то в городе пустом На мерзлых стеклах тает чья-то нежность… А мы в лесу, в орешнике густом, Вдыхаем жадно Утреннюю свежесть. Я не люблю бескровные слова, Холодные, искусственные строки. Зачем они Когда шуршит трава, Поют синицы и трещат сороки? Взгляни вокруг! Открой свои глаза, Зеленые нетающие льдинки. Большая золотая стрекоза Качается на тонкой камышинке… Поэзия! Она всегда — жива. Ей чужды стекол мертвые узоры. Она растет и дышит, Как листва, Как гордая осока на озерах. Ей тесен мир условной бахромы И вздохов у замерзшего оконца… Поэзия — она живет, как мы. Она не может Без любви и солнца! 1962 ГРАД Побило градом яблони, Ударило из мглы, Сломало, словно ядрами, Некрепкие стволы. В лохмотья измочалена Зеленая кора. Стояли и молчали мы Над грудой серебра. Обняв руками деревце, Разбитое вконец: — И что же это деется?.. — Чуть выдохнул отец. Погибла в утро летнее С деревьями в соку Мечта его. Последняя, Быть может, на веку… О, градины небесные! Вы очень нам горьки. Но били нас увесистей Земные кулаки. До сей поры не найдены, В метели и в дожди Болят шальные градины Под ребрами в груди. Войною ли, Обидами, Пайком гнилой крупы — Сполна нам было выдано Ударов от судьбы. …Настанут дни погожие, Добавим в грунт золы, Закутаем рогожами Разбитые стволы. Наплывами затянется Кора, где выбил град, И выдюжит, Поправится Наш перебитый сад. 1963 * * * Летели гуси за Усть-Омчуг, На индигирские луга, И все отчетливей и громче Дышала сонная тайга. И захотелось стать крылатым, Лететь сквозь солнце и дожди, И билось сердце под бушлатом, Где черный номер на груди. А гуси плыли синим миром. Скрываясь в небе за горой. И улыбались конвоиры, Дымя зеленою махрой. И словно ожил камень дикий, И всем заметно стало вдруг, Как с мерзлой кисточкой брусники На камне замер бурундук. Качалась на воде коряга, Светило солнце с высоты. У белых гор Бутугычага Цвели полярные цветы… 1963 БУРУНДУК Раз под осень в глухой долине, Где шумит Колыма-река, На склоненной к воде лесине Мы поймали бурундука. По откосу скрепер проехал И валежник ковшом растряс, И посыпались вниз орехи, Те, что на зиму он запас. А зверек заметался, бедный, По коряжинам у реки. Видно, думал: «Убьют, наверно, Эти грубые мужики». — Чем зимой-то будешь кормиться? Ишь ты, Рыжий какой шустряк!.. — Кто-то взял зверька в рукавицу И под вечер принес в барак. Тосковал он сперва немножко По родимой тайге тужил. Мы прозвали зверька Тимошкой, Так в бараке у нас и жил. А нарядчик, чудак-детина, Хохотал, увидав зверька: — Надо номер ему на спину. Он ведь тоже у нас — зека!.. Каждый сытым давненько не был, Но до самых теплых деньков Мы кормили Тимошу хлебом Из казенных своих пайков. А весной, повздыхав о доле, На делянке под птичий щелк Отпустили зверька на волю. В этом мы понимали толк. 1963 РАССВЕТ В БУТУГЫЧАГЕ В ночную смену на Шайтане, Где черный камень льдом покрыт, Из горной штольни мы катали Отпалом вырванный гранит. Был штрек наполнен пылью едкой, И каждый радостно вздыхал, Когда с груженой вагонеткой Мы выходили на отвал. Нас обжигал морозный воздух, Снежинки стыли на плечах, И рядом с нами были звезды. Под нами спал Бутугычаг. Дремали горы в дымке синей, К подножьям становясь темней. Внизу, в глубокой котловине, Дрожали бусинки огней… Мы отдыхали очень редко. За рейсом — рейс, простоев нет. На двадцать пятой вагонетке Вставал над сопками рассвет. Еще прожекторы горели. Но было видно с высоты, Как с каждым рейсом розовели Молочно-белые хребты. Еще таился мрак в лощинах, Поселок тенью закрывал, А на заснеженных вершинах Рассвет победно бушевал. Спецовки мокрые твердели, И холодила руки сталь. Но мы стояли и глядели На пламенеющую даль. Мы знали: чудо грянет скоро, Однако долго ждать нельзя, И мы опять входили в гору, Вагон порожний увозя. Но каждый знал: Когда вернется Из узкой штольни на простор, Увидит огненное солнце Над белой цепью снежных гор. 1963 ХУДОЖНИК Только голые камни, Поросшие мохом. Только клочья тумана На стланике мокром. Только грязные сопки За хмарью суровой. Только низкое серое Зданье столовой. А в столовой, Над грудами мисок порожних, Колдовал у картины Голодный художник. На картине желтели Луга и покосы. Над рекой у затона Стояли березы. Баламутя кнутами Зеленую тину, Пастухи к водопою Сгоняли скотину… Я смотрел на картину… Ресницы смежались. И деревья, и люди Ко мне приближались. И березы худыми Руками качали, И коровы мычали, И люди кричали. Заскрипели уключины Над перевозом, И запахло травою, Землею, навозом. 1963 КОСТРОЖОГИ А. И. Солженицыну В оцеплении, не смолкая, Целый день стучат топоры. А у нас работа другая: Мы солдатам палим костры. Стужа — будто Северный полюс. Аж трещит мороз по лесам. Мой напарник — пленный японец, Офицер Кумияма-сан. Говорят, военный преступник (Сам по-русски — ни в зуб ногой!). Кто-то даже хотел пристукнуть На погрузке его слегой… Все посты мы обходим за день… Мы, конечно, с ним не друзья. Но с напарником надо ладить. Нам ругаться никак нельзя. Потому что все же — работа. Вместе пилим одно бревно… З акурить нам очень охота, Но махорочки нет давно. Табаку не достанешь в БУРе. Хоть бы раз-другой потянуть. А конвойный стоит и курит, Автомат повесив на грудь. На японца солдат косится, Наблюдает из-под руки. А меня, видать, не боится, Мы случайно с ним земляки. Да и молод я. Мне, салаге, И семнадцати лет не дашь… — Ты за что же попал-то в лагерь? Неужели за шпионаж? Что солдату сказать — не знаю. Все равно не поймет никто. И поэтому отвечаю Очень коротко: — Ни за что… — Не бреши, ни за что не садят! Видно, в чем-нибудь виноват…— И солдат машинально гладит Рукавицей желтый приклад. А потом, Чтоб не видел ротный, Достает полпачки махры И кладет на пенек в сугробе: — На, возьми, мужик! Закури! Я готов протянуть ладони. Я, конечно, махорке рад. Но пенек-то — в запретной зоне. Не убьет ли меня солдат? И такая бывает штука. Может шутку сыграть с тобой. Скажет после: «Бежал, подлюка!» — И получит отпуск домой. Как огреет из автомата — И никто концов не найдет… И смотрю я в глаза солдата. Нет, пожалуй что не убьет. Три шага до пня. Три — обратно. Я с солдата глаз не свожу. И с махоркой, в руке зажатой, Тихо с просеки ухожу. С сердца словно свалилась глыба. Я стираю холодный пот, Говорю солдату: «Спасибо!» Кумияма — поклон кладет. И уходим мы лесом хвойным, Где белеет снег по стволам. И махорку, что дал конвойный, Делим бережно пополам. 1963 ЗОЛОТО Глыбу кварца разбили молотом, И, веселым огнем горя, Заблестели крупинки золота В свете тусклого фонаря. И вокруг собрались откатчики: Редкий случай, чтоб так, в руде! И от ламп заплясали зайчики, Отражаясь в черной воде… Мы стояли вокруг. Курили, Прислонившись к мокрой стене, И мечтательно говорили Не о золоте — о весне. И о том, что скоро, наверно, На заливе вспотеет лед И, снега огласив сиреной, Наконец придет пароход… Покурили еще немного, Золотинки в кисет смели И опять — по своим дорогам, К вагонеткам своим пошли. Что нам золото? В дни тяжелые Я от жадности злой не слеп. Самородки большие, желтые Отдавал за табак и хлеб. Не о золоте были мысли… В ночь таежную у костра Есть над чем поразмыслить в жизни, Кроме Золота-серебра. 1963 РАБОТА На лежнёвке порою вешней — Видно, был большой перекос — Забурился, ломая лежни, И на шпалы сел паровоз. За крушение на участке, Если путь не починим в срок, Строгий выговор будет начальству, Заключенным — штрафной паек. Бригадир полез, не робея, С молотком под нависший скат. С уважением за Сергеем Наблюдал молодой солдат. А Серега очень спокойно Говорит, вытирая пот: — Отойди, гражданин конвойный, Ненароком тебя прибьет. Показал, где рубить опоры, Чтоб исправить опасный крен… Был когда-то Сергей сапером И в тюрьму угодил за плен… Топоры застучали дружно, Как, наверное, на войне. Если нужно — так, значит, нужно. Не стоять же нам в стороне!.. Хоть и малый — узкоколейный, Все равно паровоз тяжел. Но подважили посильнее. Кто-то крикнул: — Пошел! Пошел!.. Мы канат натянули туго, И, ломая ветки берез, Под веселую нашу ругань Плавно тронулся паровоз. И когда по брускам сосновым Он на рельсы вкатил уже — Всем нам было, Честное слово, Очень радостно на душе. Захватила нас всех работа, Увела от невзгод земных… Словно вышли мы на свободу На какой-то короткий миг. 1963