Летящий и спящий (сборник)
Шрифт:
Я даже присел на скамейке напротив столовой и записал в своей новой записной книжке (у меня их штук сто, и в каждой две-три записи) вот что: «Здесь некий полынный круг, очерченный свыше. И бывает такое белое солнце и зыбкие ненатуральные тени, что все смешивается. Обитатели призрачных областей ходят по набережной в туманной дымке, что нагоняет с моря, и общаются как ни в чем не бывало».
На другом краю длинной зеленой скамейки как-то естественно возник странный, большой, бурно-седокудрый с массивным, тяжеловатым, добрым и каким-то очень памятным лицом. Он был в темном красноватом с зеленцой халате, который
Он бормотал, видимо, ни к кому не обращаясь:
— Подышал женщинами. Шанель… Моя-то и при жизни землицей припахивала. Париж как сон… Зато Россия как бред… как бред…
Сзади за моей спиной длинными низкими полосами набегало море. Солнце было в тумане. И все смешивалось вокруг, все существовало одновременно. А быть может, реальность такая и есть вне нашего последовательного и подробного восприятия?
ТИМУР И ЕЕ КОМАНДА
Девочка, почти девушка, была умная, а ходить не могла, и потому разозлилась на весь мир, который был глупый, но умел ходить и бегать.
Мама в ней души не чаяла, папа-архитектор любил свой бледный росточек, может быть, из чувства вины. Подруг у нее не было, двоюродные сестры приходили редко, и видно, что по обязанности. Юноши глядели на нее совсем не так, как она хотела бы. Подростки ее ненавидели и при случае дразнили: «Урод! Голова Доуэля на колесах!» Тамара молча смотрела на них своими темными — еще темнее от ненависти — глазами. И училась ненавидеть.
Целыми днями в кресле на колесах она каталась по комнатам, вынашивая свои планы, как ей выплеснуть свою темную энергию на окружающих, чтобы те корчились от боли и ужаса. И хотя груди у нее не развились, гнев на всех (потому что все виноваты) пустил в ней глубокие корни. Выросло деревце и уже готовилось дать свои ядовитые плоды.
Летом по совету врача девочку возили на юг. Вот и теперь автор видел, как выгрузили ее из белого «мерседеса», усадили в блестящую импортную коляску, папа подоткнул под неподвижные, будто деревянные, ноги клетчатый шотландский плед. А дальше она сама покатила по набережной крымского приморского поселка — по асфальтовой дуге вдоль залива.
Хорошо было здесь, но обидно. Мимо бежали мускулистые спортсмены, и никто даже в шутку не пригласил ее бежать с ними вместе. Глупая мысль! В море плавали и ныряли загорелые отдыхающие, скользили косые паруса. Визжали детишки — противно. Она сама была готова визжать от злости. Потому что как они смеют?!
Тамара посмотрела на ладную девушку в очень открытом на бедрах лиловом купальнике, которая шла к автоматам с водой, легко ступая босыми ногами по горячему асфальту, — и небо показалось ей черным. В черном небе крутилось черное солнце и плавали мысли, как черные медузы.
Стало так нестерпимо, что разом заболели все зубы. Нет, она сумеет теперь управлять и собой и другими. Она покрутила ручку воображаемого приемника и настроила себя на спокойную волну. Сразу пришло облегчение, постепенно — успокоение. Недаром она упражнялась всю прошлую зиму, взяв себе за образец Филиппа Испанского, инквизитора. В белом дворе, притаясь у подъезда, она вдруг посылала флюиды боли в пробегающих собак и кошек — и те с визгом разбегались. Здесь можно было попробовать что-нибудь
Сосредоточенно глядя перед собой, она вырулила на широкую площадку перед воротами санатория, где всегда рисовали приезжие художники и собирались продавцы всякой мелочи. Она остановилась в тени большой дикой маслины — лоха. Темные расширенные глаза на бескровном зеленом личике. Вот они — ее подопечные, здесь.
Возле каменного парапета бесилась стайка мальчишек, все местные. Все они выросли из своих одежонок — и загорелые руки и ноги нелепо торчали наружу, не зная, куда себя девать.
Тамара переставила воображаемое реле, чтобы стало слышнее, чтобы перекричать их, подавить. И мальчишки почувствовали себя неловко под ее пристальным взглядом. Они стали дурачиться, задевать друг друга, прохожих, обмениваться подзатыльниками и щелбанами. Чем-то действовала на них эта маленькая фигурка в инвалидном кресле — ее горящий взгляд. Возбуждала, что ли. Вдруг все замолчали, как по команде, и уставились на нее.
— Не бойтесь, — сказала девушка, — я не кусаюсь… пока.
Нерешительно подошли, обступили. Но без угрозы, даже с некоторым почтением к ее особому положению, к блестящей коляске. «Вот бы мне так раскатывать!» — не без зависти подумал каждый.
— Давайте знакомиться, — продолжала она. — Меня зовут Тимур, а вы будете моей командой.
Новое поколение, конечно, было политически неграмотно и не знало, кто такой был Тимур в прошлом царстве-государстве и какую благородную роль он выполнял в обществе дачников. Они скорее знали про Фантомаса — и новая знакомая им показалась такой же таинственной и повелительной.
— А что мы будем делать? — спросил долговязый, он был посмелее.
— Всякие гадости и пакости, — улыбнулась девушка.
— А какие гадости и пакости? — заинтересованно спросил кто-то.
— А какие я прикажу. Например, старушку посреди дороги уронить под машину.
Все разом загалдели. Это было заманчиво, это отвечало инстинкту стаи. Наконец-то впереди замаячила какая-то цель. И все это было похоже на шум, свист и щелкающие звуки, которые издает настраиваемый транзистор. Или встревоженный обезьянник.
На следующее утро после завтрака, выкатившись из дома на асфальтовую дорожку, испещренную тенями платанов, Тимур снова мысленно покрутила ручку настройки и удовлетворенно откинулась на спинку кресла.
— Убейте ее, — приказала она.
На соседней горке сбежавшаяся стая долго забивала камнями бродячую кошку.
Девушка, полузакрыв глаза, слушала одной ей внятную музыку. На губах ее шевелилась полуулыбка.
Днем было жарко, особенно на взгорье над морем, где колосился дикий овес, островки голубых цветочков и готические соборы мощных зарослей репейника. Вдали паслись козы, переступала под солнцем в траве гнедая лошадка.
Только двое не чувствовали ни зноя, ни прохлады. В травяной ямине за кустами шиповника, им казалось, они спрятаны так надежно, так близко к небу, что уже нечего стыдиться друг друга. Сверху окликнула их пролетевшая чайка. И она выпростала юные грудки, вернее, они сами выскочили из купальника к нему в ладони. Они выпрыгнули, как колобки, и покатились дальше, потому что руки его уходили все ниже — в неведомые области и уже обследовали пушистую страну с розовой лощиной вдали.