Летящий и спящий (сборник)
Шрифт:
Видно было, как везли в лодке выловленное тело атлета, как пытались вернуть в него жизнь, но теперь это был просто кусок говядины.
Тимур вскоре уехала, а мальчишки из ее команды так никому ничего и не рассказали. Да и о чем рассказывать? Кому?
Но, когда поутру в день отъезда она съехала в своем инвалидном кресле со ступенек террасы на асфальт, она угодила колесами прямо в жирную кучу говна, которое аккуратно было положено заварными кругляшками по всей дорожке через каждые полтора метра. О чем рассказывать? Об
МАЛЬЧИК И СОБАКА
Утром на пустынном пляже у моря толстый мальчик с высоко стриженным по-татарски затылком и черный молчаливый терьер. Странный мальчик — на пальце поблескивает серебряное кольцо.
То ли мальчик, то ли карлик — они уже выкупались — сперва купался карлик — собака сторожила сандалии и полотенце — глядела в море, нервничала и повизгивала — потом карлик ей разрешил — собака бросилась в море и поплыла — черная голова высоко над волнами — было видно: сильная собака.
Вышла, отряхнулась, повернула блестящую голову с острыми ушами и посматривает на меня недоверчиво, со сдержанным достоинством.
На пляже никого — на пляже видны редкие загорающие — на пляже никого — никого на пляже.
Мальчик говорит с собакой вежливо: «Пожалуйста, посиди», «идем, пожалуйста», — если бы он сейчас проглотил живую рыбу, это бы меня меньше удивило.
…почудилось — сначала отдаленно, краем сознания, будто краем пустыни — очень быстро приблизилось и обрело полуявственные формы, сотканные из зыблющегося туманного в солнце воздуха над морем — и вовсе не воздуха — а из нечто порожденного моим воображением и этим южным утром — да воображение ли это? — скорее всего, реальность без перехода переливается в иное, даже не меняя пейзажа…
Так они и прошли мимо меня от моря: высокий бледный — с летящим лицом — господин, грациозно ступая по гальке своими четырьмя сухощавыми лапами и поводя острыми ушами на фоне скал, — и его верный карлик — мальчик-толстяк в красных плавках, просто прошли из восточной сказки к белым домикам поселка и выцветшему флажку спасательной станции.
Что-то подтолкнуло посмотреть в другую сторону — там шли их двойники — тоже удаляясь от меня — к каменному хаосу надменного Карадага — к его скалам и башням…
Неподалеку сели две мухи — одна покрупней, другая — черная, похоже: мальчик и собака.
Два морских камешка — коричневый круглый и черный длинный — тоже они.
Дикая груша и черный боярышник — что это: намек или перевоплощение?
На пляже виднелись редкие фигуры загорающих — на пляже ничего не было — виднелись редкие фигуры — на пляже не было никого.
По тропинке, мимо гор из вулканического пепла — растресканных, как слоновья шкура, — медленно двигалась старуха в лиловом халатике — я узнал знаменитость этих мест, которая шла купаться.
А вверху над зеленой кромкой травы в облачной бледной синеве — с утра уже знойной — пропечатывалась, смутно прочитывалась сетка морщинистого старушечьего лица — грозного лика иной реальности.
На гальке лежал
Где ее покойный муж? — Еще учится в другом городе. Где ее умершая сестра? — Вон она бежит к ней от скал Карадага — скользит по воздуху. Где все бывшие и минувшие? — Никуда они не делись, каждый либо появился, либо еще появится в будущей — уже прошедшей, но не увядшей жизни.
Это пучок сухой лаванды, который лежит на пюпитре черного «Стейнвея», там стоят ноты, которые она еще разучивает и разучивает…
Эта соната — как раскрытая на прибрежной гальке шахматная доска с расставленными на ней фигурами. Махнула случайная волна — и смешала, смыла все фигуры в кипящее море.
КАМНИ
1
Мы все лежим на своем месте, когда штиль.
Весь наш пляж — это сад камней. Берег как соткан из соцветий и на первый взгляд похож на старинное белое кружево.
Действительно, если присмотреться к нашей россыпи, то обнаружишь, что мы лежим не как попало, а группируемся гнездами, соцветьями камней. Это наши обширные семьи. Ближе к центру семьи располагаются большие камни — это старшие, а между ними с края — помельче, всякая шушера, это младшие камни.
Пожалуй, мы напоминаем стадо морских котиков. В середине возлежат матерые камни, возле теснится молодняк. Нет, мы не размножаемся, как рыбы или животные. Не увидишь среди нас и таких камней-черепах, которые бы выкладывали на песок кучки маленьких белых камешков. (Хотя почему бы им не быть? Но, во всяком случае, не на нашем пляже.) Не разбрасываем мы и семена далеко вокруг, как это делают растения, чтобы выросли из них потом причудливые камни и скалы. (Хотя почему бы им не вырасти? Но, может быть, где-нибудь на другой планете.) Мы, камни, рождаемся иначе.
Когда-то мы были нечто единое: осадочная порода, вулканическая лава, геологический слой. Но постепенно огонь, море и время раздробили нас, обкатали и положили серо-белым пляжем с краю моря.
Мы постоянно тремся друг о друга, нам помогают в этом волны и ветер. И поскольку времени в нашем распоряжении сколько угодно, мы тремся и тремся — разве что не хрюкаем, пока наши бока не станут гладкими, как отполированные. Со временем мы окультуриваемся. Лица наши становятся округлыми, и на них проступает, осмысливается античный узор.
Некоторые нестойкие или с какой-нибудь порчей не выдерживают — рассыпаются, превращаются в песок. Не надо жалеть о них. В сущности, песок — это тоже множество блестящих крошечных камешков — кварцитов. Вроде того что муравьи и тли — это слоны, тигры и крокодилы в миниатюре.
Вам, людям, конечно, трудно признать свое родство с тлями и муравьями. Но мы рады тому, что песок всюду окружает нас и поддерживает своей родственной средой, что мы все-таки не такие мелкие, как песок.
2