Лев и Аттила. История одной битвы за Рим
Шрифт:
Стойкий, ласковый в беседах, мудрый не по годам (на ту пору имевший тридцать лет от роду) Валамир внушал немалую тревогу Аттиле. Ведь предстояло сражаться между собой родственным готам — восточным и западным. Страшно представить, если разделенному волей случая народу пришло бы на ум вновь стать единым целым. Аттила после долгих раздумий произвел перестановку подле себя. При этом он учел нынешнее душевное состояние короля гепидов: Ардарих в качестве советника обычно сопровождал правителя гуннов, но теперь он желал мести за тысячи истребленных в ночной битве гепидов. Аттила назначил его командовать правым крылом, а подле себя оставил Валамира. Остготов в битву назначены были вести его младшие братья; Теодемир и Видемер мечтали только о подвигах и славе и с радостью
Кроме гуннов, остготов и гепидов в войске Аттилы находились аланы (имевшие также собратьев в армии Аэция), руги, скиры, герулы, тюринги… О вождях этих воинственных народов не слишком уважительно отозвался Иордан:
"Остальная же, если можно сказать, толпа королей и вождей различных племен ожидала, подобно сателлитам, кивка Аттилы: куда бы только ни повел он глазом, тотчас же всякий из них представал перед ним без малейшего ропота, но в страхе и трепете или же исполнял то, что ему приказывалось. Один Аттила, будучи королем королей, возвышался над всеми и пекся обо всех".
Противостоял Аттиле, прежде всего, король Теодорих, приведший бесчисленное множество вестготов; его сопровождали два сына. Римский военачальник Флавий Аэций немало постарался в наборе воинов, чтобы не казаться неравным в союзе с Теодорихом. В его войске было множество народов, населявших Галлию и Германию: франки, арморицианы, литицианы, бургунды, саксоны, брионы. Когда-то все эти народы несли службу во вспомогательных отрядах, теперь из варваров состояли легионы. Мало имелось в войске Аэция только природных римлян; в лучшем случае римским было вооружение некоторых его подразделений.
Ненадежного Сангибана с его аланами военачальники разместили в центре войска, в окружении вестготов и войск Аэция.
В этот день — 20 июня 451 г. — в далеком Риме одну женщину охватила великая тревога, то была жена Флавия Аэция — Пелагия. С самого восхода солнца она, словно сумасшедшая, бегала по атрию римского дома военачальника. Нигде почтенная матрона не могла найти покоя — даже в храме Пелагию продолжали мучить нехорошие предчувствия.
На исповедь к Великому понтифику всегда стояла длинная живая вереница. Большинство людей покорно занимали очередь задолго до того, как открывался храм. Они надеялись услышать от Великого понтифика слова, обращенные только к ним, которые наполнит их жизнь великим смыслом. Кому повезло, покидали базилику Святого Петра окрыленными, но далеко не каждому удавалось приблизиться к отцу христиан. Даже если б день и ночь Лев исповедовал свою паству, не смог бы он выслушать всех страждущих. Однако жену Флавия Аэция сразу узнали, две сердобольные матроны взяли ее под руки и провели к исповедальне. Ни один человек не посмел возмутиться.
— Отец наш, я чувствую, мужу угрожает великая опасность. — Пелагия начала с того, что более всего ее тревожило. — Ах, если б ты знал, сколько раз в моих мыслях Аэций представал жестоко израненным, лишенным жизни!
— Если твоему Аэцию угрожает беда, то ничего хорошего не придется ждать всем нам, — заметил Лев. — Но не будем предаваться отчаянью, ибо так недолго накликать беду. Помни, женщина: лукавый питается нашими мнимыми тревогами и обращает их в настоящие.
— Я поняла, отец! — воскликнула прозревшая Пелагия. — Нужно думать только о хорошем.
— Господь там, где радость! — поддержал матрону Великий понтифик. — Унылыми лицами мы оттолкнем Его от себя. А теперь, Пелагия, давай помолимся за здравие твоего мужа и попросим защиты Господней для воинства римского, с Аэцием ушедшего.
К битве оба войска приготовились только к полудню, но двигаться с места никто не спешил. Аэций занял хорошую позицию и не желал ее покидать, Аттила не торопился по другой причине: если все обернется не в его пользу, то наступившая ночь, по замыслу гунна, не позволит врагу воспользоваться удачей. Нетерпеливые кочевники устали от бесцельного стояния на летней жаре. Наконец, в девятом часу от восхода солнца Аттила обратился к войску со следующей речью:
— Лучшие воины, каких знала земля, обращаюсь к вам! После побед над таким множеством племен, после того как весь мир, если вы устоите сегодня, будет покорен, я считаю бесполезным побуждать вас словами. Пусть занимается этим либо новый вождь, либо неопытное войско. И не подобает мне говорить об общеизвестном, а вам нет нужды слушать. Что же иное привычно вам, кроме войны? Что храбрецу слаще стремления платить врагу своей же рукой? Насыщать дух мщением — это великий дар природы! Итак, быстрые и легкие, нападем на врага, ибо всегда отважен тот, кто наносит удар. Презрите эти собравшиеся перед нами разноязычные племена: признак страха — защищаться союзными силами. Смотрите! Вот уже до вашего натиска поражены враги ужасом: они ищут высот, занимают курганы и в позднем раскаянии молят об укреплениях в степи. Вам же известно, как легко оружие римлян: им тягостна не только первая рана, но сама пыль, когда идут они в боевом порядке и смыкают строй свой под черепахой щитов. Вы же сражайтесь, воодушевленные упорством, как вам привычно, пренебрегите их строем, нападайте на аланов, обрушивайтесь на вестготов. Пусть воспрянет дух ваш, пусть вскипит свойственная вам ярость! Теперь гунны, употребите все ваши силы и разум, примените ваше оружие! Ранен ли кто — пусть добивается смерти противника, невредим ли — пусть насытится кровью врагов. Идущих к победе не достигают никакие стрелы, а идущих к смерти рок повергает и во время мира. Наконец, к чему удача утвердила гуннов победителями стольких племен, если не для того, чтобы приготовить их к ликованию после этого боя? Я не сомневаюсь в исходе — вот поле, которое сулили нам все наши удачи! И я первый пущу стрелу во врага. Кто может пребывать в покое, если Аттила сражается, тот уже похоронен!
Вдохновленные словами предводителя, гунны жаждали только одного — поскорее напасть на врага.
Незадолго до того, как над Каталаунскими полями зазвучала речь Аттилы, римский военачальник роздал последние приказания готовой к бою армии и решил обозреть войско гуннов. Аэция поразила необыкновенная тишина, наступившая за холмом — там, где находились неисчислимые массы врагов, откуда ранее неслись миллионы звуков, сливавшиеся в один сплошной гул. Военачальник, стараясь минуть валявшиеся повсюду трупы, поднялся на холм.
Войско варваров открылось, как на ладони. Оно стояло неподвижно, а впереди на горячем скакуне, который и одного мгновения не мог оставаться недвижимым, восседал человек. Лица его невозможно было различить с дальнего расстояния, но по ситуации Аэций понял, что одинокий всадник и есть Аттила. Лицо предводителя гуннов было обращено к войску, но поднятый его рукой меч указывал прямо на Аэция. Римлянина видело все войско гуннов, но ни один человек не посмел выскочить из строя и помчаться за врагом. Казалось, даже мухи стали летать беззвучно над телами погибших ночью франков и гепидов. Никто не смел прервать речь Аттилы.
Аэций понял, что атака гуннов начнется с минуты на минуту, и поспешил к своим войскам, чтобы ободрить воинов хотя бы несколькими словами:
— Братья! Доблестные готы, аланы, римляне, франки… — перечислял Аэций стоявших в строю воинов, стараясь не забыть и самое малое племя. — Сегодня мы, не имеющие кровного родства, стали братьями, ибо ждет нас единая судьба, единое будущее для всех или… его не будет вовсе. Пред нами не сосед, с которым мы будем бороться за пограничные земли и не противник, с которым предстоит померяться силами, дабы захватить добычу. Сегодня мы вступаем в смертельный бой с силами тьмы, посланными для истребления рода людского. Наградой в этой битве будут не тучные стада животных, не украшенное золотом оружие, но жизни наших отцов, матерей, сестер, коленопреклоненно молящих Господа о спасении. Сражайтесь так яростно, как вы не сражались до сих пор, и никогда не будете сражаться впоследствии! Сегодня в ваших руках судьба всего мира!