Лев Лангедока
Шрифт:
Мариетта медленно перевела взгляд с перстня Мориса на его лицо, и ею овладел ужас.
– Нет! – выкрикнула она и попыталась обойти его.
Он поймал ее руку и заломил ей за спину.
– Ваши вопли только напугают мою родственницу и сослужат вам плохую службу, – со злобой процедил он, продолжая удерживать Мариетту силой.
Она тщетно сопротивлялась, извивалась, кусалась. Гладкая кожа тонкого ремня оплела ей запястья таким крепким узлом, что она закричала от боли.
– Полагаю, мне придется сопровождать вас в дороге, мадемуазель Рикарди, – заявил он издевательским
Крики Мариетты о помощи застряли у нее в горле. В доме только Элиза, экономка и слуги. Элиза настолько слаба, что не сможет встать с постели, даже если услышит ее крики, а слуги ничем не смогут ей помочь. Колесо сделало полный оборот. Она умрет по воле судьбы, сгорит в огне на холме Вале. Но не будет покорной жертвой. Ни за что и никогда!
Она пнула Мориса изо всех сил, и черты его напудренного лица исказились, стали еще более злобными и жесткими. То было лицо мужчины не старше двадцати семи или двадцати восьми лет, однако оно выглядело сейчас таким же старым, как само время. Ужасное лицо смерти.
– Только попробуй причинить мне неприятности, тогда умрешь не ты одна, а и Лев Лангедока. Он приютил и защищал тебя, зная, что ты ведьма. Против такого обвинения даже он окажется бессильным. А также Жанетта и Селеста, поскольку имя де Вильневов запятнано связью с колдуньей, и преследованиям не будет конца.
Мариетта хотела лишь одного – безопасности для Леона и готова была заплатить за это цену самую высокую из всех для нее возможных, то есть принять смерть без протеста.
Она села на свою кобылу, выпрямила спину и высоко подняла голову.
– В Эвре? – спросила она невозмутимо, в то время как девчонка-гусятница поспешила прогнать с дороги стадо вверенных ей домашних птиц.
– Полагаю, что это самое подходящее, – ответил Морис, словно речь шла о куске какой-нибудь материи или чем-то подобном, а не о месте ее грядущей смерти.
Мариетта поразмыслила, выполняет ли он свою миссию ради того, чтобы попасть в фавор к Монтеспан, или за деньги. Вероятнее всего, что за деньги. Инстинктивно она поняла, что ее собственное тело не привлекает его, и от души порадовалась этому обстоятельству. Могло случиться, что ей пришлось бы претерпеть и это унижение. Любовницами Мориса скорее всего были особы, с ним сходные, если такой, как он, вообще способен любить.
Ей казалось непонятным его ухаживание за Селестой. Видимо, ему это далось нелегко. И ведь это лишь для того, чтобы выведать что-то о ней, Мариетте. Бедная Селеста, до чего плохо она разбирается в людях, если не может устоять перед чисто внешним лоском! С другой стороны, Селеста счастливица, она жива и проживет еще долгие годы, обзаведется детьми. Может случиться, что детьми, носящими имя де Мальбре.
Не стоит думать сейчас о Леоне и о его чувствах, когда он услышит сообщение Анри и узнает, что она уехала. О его возможных страданиях. Он с ними справится. Женится на Элизе, и она, Мариетта, станет для него только воспоминанием.
Мариетта закрыла глаза от боли. Ведь она приказала себе не думать о нем, но это невозможно.
Они ехали по дороге, на которой Мариетта ни разу не была с тех пор, как они с Леоном въезжали в Шатонне. Морис давно уже перерезал ее путы, почувствовав, что она сдалась. Небо начало блекнуть – наступали сумерки. Сумерки были и в тот день, когда Мариетта осадила свою лошадь, с тоской посмотрев на негостеприимные стены Трелье. Сумерки, когда Леон, пришпорив Сарацина, повернул его назад со словами: «В Шатонне вы будете в большей безопасности, чем в Трелье»…
Остановились они на сравнительно долгий отдых, когда сменяли лошадей, а на следующее утро были уже в Тулузе, проехав мимо той гостиницы, из которой она убежала от Леона, проехали и по той улочке, на которой Леон догнал ее и поцеловал.
Проходили часы. Дни сменялись ночами. Пришлось еще раз сменить лошадей и пережить еще один рассвет.
Тот ли это ручей, на берегу которого они сидели? Леон тогда дал ей хлеба и сыру.
Мариетта так давно ничего не ела, что не могла ясно судить о том, какое расстояние они проделали и сколько времени длится их странствие. Впереди открылась дорога, обсаженная подстриженными деревьями, и это напомнило ей аллею, ведущую к замку или куда-то еще. Мариетта чувствовала себя сбитой с толку и больной. Они с Леоном ехали по такой же дороге утром после того, как обманули инквизитора. Было жарко, и деревья давали приятную тень, как и теперь.
Сердце у нее бурно забилось и стало трудно дышать. Впереди открылось целое море деревьев. А над деревьями вздымался к небу холм Вале.
Очень скоро они углубились в лес, дорога стала знакомой, и прежде чем Мариетта успела собраться с мыслями, перед ними открылся вид на Эвре. И люди, босоногие, возбужденные, орали во все горло:
– Ведьма! Нобль поймал ведьму! Колдунья Рикарди вернулась!
Люди сбегались со всех сторон, с криками вертелись вокруг прибывших, словно в ожидании праздника.
– Ведьма попалась! Наконец-то ее сожгут! Пошли к хозяину постоялого двора! Пошли за инквизитором! Смерть Мариетте Рикарди!
– И ты позволил ей уехать?
Ярость Леона вынудила вздрогнуть даже герцога, обычно невозмутимого.
– Я ничего не мог сделать, чтобы удержать ее.
– Дьявол тебя побери! – рявкнул Леон, развернул Сарацина и понесся галопом назад к дороге.
Анри пришпорил свою лошадь и поскакал следом, крича:
– Куда же ты? Куда?
– За ней, куда же еще, глупец! В Венецию!
– Она может быть еще в Лансере! – с надеждой прокричал Анри. – Она взяла с собой платье для Элизы.
Никогда еще дорога в Лансер не была проделана с такой бешеной скоростью. Лошадь Анри впервые за несколько лет мчалась во весь опор. Когда, Леон спешился во дворе дома Элизы, ноздри его лошади раздувались во всю ширь.
– Я ничего не видела, – говорила экономка, нервно теребя уголки своего фартука. – Приезжал из Монпелье кузен мадам, но он уже уехал и даже не попрощался.