Лев Лангедока
Шрифт:
На рассвете Элизе стало еще хуже. Она рвала на себе ночную рубашку, дергала себя за волосы, за волнистые локоны, обычно отливающие золотом в красиво уложенной прическе, а теперь взмокшие от пота и растрепанные.
Настало утро, а Мариетта все еще не спала. Элиза по-прежнему бредила Версалем. Что-то бессвязно говорила о своем успехе при дворе, о своих каретах, о своих драгоценностях. И ни разу в бреду не упомянула имени Леона.
Солнце встало. Мариетта чувствовала себя совершенно измученной, голова у нее кружилась. Очень хотелось уснуть, отдохнуть, но
– Морис! Кузен Морис!
Мариетта вздрогнула. Кто такой Морис? Она отерла пот со лба Элизы губкой, смоченной в настое ромашки.
– Кузен Морис поговорит обо мне при дворе! Он возьмет меня туда с собой! К королеве! О, где же Морис?
В неистовом отчаянии Элиза зарылась головой в подушки, и Мариетта еле заметно вздохнула с облегчением. Слава Богу, Элиза уже не воображает, что находится в Версале. Она сообразила, что только собирается поехать туда. А Морис – это и есть тот гость, который прибыл в Монпелье.
Она взяла Элизу за руку.
– Здесь герцог, – сказала она. – Он очень беспокоится о вашем здоровье, Элиза.
Больная перестала метаться на постели и уставилась на дверь.
– Леон! Где Леон? Он здесь? – крикнула она.
– Нет, но он скоро будет. Он приедет, Элиза.
Казалось, что самый звук его имени вызвал новый, очень сильный приступ лихорадки.
– Леон! Леон! – кричала Элиза, не в силах вынести мысль о своем браке с этим своевольным, устрашающим созданием, Львом Лангедока.
Мариетта дрожащей рукой потянулась за лекарством. Если Элиза так отчаянно любит Леона, как же она может сообщить ей, что Леон больше не собирается на ней жениться, в то время как она настолько больна и слаба?
– Выпейте это, – предложила она не без опасения, но вопреки этому опасению.
Лекарство было выпито спокойно, без протеста.
Элиза откинулась на подушки; лицо у нее было бледное, под глазами обозначились темные круги. Руки, которые всю ночь теребили и дергали простыни, теперь лежали спокойно.
Мариетта встала и открыла дверь. Внизу, в прихожей, стоял Анри, лицо у него было мрачное и обеспокоенное. Рядом с ним стояла экономка, которая, видимо, очень нервничала.
– Принесите, пожалуйста, теплое молоко и мед, – попросила Мариетта. – Лихорадка прекратилась.
Герцог де Мальбре, человек, привыкший владеть своими чувствами даже в самых трудных обстоятельствах, отер пот со лба.
– Слава Богу! – произнес он с жаром. – Слава Богу и его святым ангелам!
И он поспешил опереться на свою трость с набалдашником, чтобы удержаться на ногах после неожиданного известия.
Все с тем же бесконечным терпением Мариетта, ложечка за ложечкой, напоила Элизу неприятным на вкус козьим молоком с медом.
Мариетта села на пол возле ее постели. Истерические выкрики Элизы о Леоне все еще звенели у нее в ушах.
Весь остаток дня и следующую ночь Мариетта оставалась с Элизой; каждые два часа она давала ей лекарство, поила козьим молоком с медом. Леон приехал и ожидал развития событий внизу, вместе с преданным герцогом. Мариетта пролила тихие слезы, вознося благодарственную молитву за его благополучное возвращение, но она не могла выразить радость по случаю его присутствия. Не могла после мучительных выкриков Элизы о нем. Она полагала, что Элизу порадует известие о приезде герцога, но та выкрикивала имя Леона, сосредоточив свой взгляд на двери. Проблема, которая казалась такой простой всего день назад, теперь выглядела неразрешимой.
На следующий день уже спускались сумерки, когда Мариетта наконец покинула свой пост. Она так заметно пошатнулась на верхней площадке лестницы, что Леон, перескакивая зараз через две ступеньки, мигом взлетел наверх и подхватил ее на руки.
Больше всего на свете Мариетта хотела бы оставаться в его объятиях, прижимаясь к сильной груди и чувствуя себя в полной безопасности, но она не могла, ведь Элиза была совсем рядом, в нескольких ярдах от них, да и аббат глазел на них с любопытством.
Она высвободилась из объятий Леона и спокойно сказала:
– Она очень ослабела, и это надолго. У нее нет того врожденного здоровья, что у Нинетты Бриссак. Но она будет жить.
– Благодаря тебе.
Его темные глаза с золотыми искорками были полны такой любви и благодарности, что у Мариетты возникло ощущение, будто она тонет в их глубине.
– Идем. – Несмотря на пристальное внимание священника, Леон обнял ее за талию. – Тебе необходимо отдохнуть и поесть. Позволь мне отвезти тебя в Шатонне.
Она помотала головой.
– Тебе надо повидать Элизу. Она так звала тебя, Леон! Голосом, полным боли! – Мариетту душили слезы.
Леон сдвинул брови.
– Я пока не стану говорить Элизе о нашей свадьбе, если ты боишься именно этого.
– Нет. – Она снова мотнула головой. – Я боюсь, что ты никогда не сможешь сказать ей об этом.
Она вырвалась от него и побежала по лестнице вниз, туда, где ждали Анри и аббат.
Леон, помедлив, хотел было пойти за ней и разуверить ее, однако острые глазки священника следили за ним с таким вниманием, что он вместо этого повернулся и подошел к комнате Элизы.
– Элиза?
Глаза ее оставались закрытыми. Леон в беспомощности постоял у кровати, а потом, поскольку Элиза не проявляла признаков пробуждения, вышел из спальни. Едва дверь за ним закрылась, из-под опущенных век Элизы скатились две слезинки. Где же Анри? Почему он не пришел к ней? Она так нуждалась в его понимающем присутствии, в его рассказах о Версале…
– Она спит, – сказал Леон в ответ на удивленно поднятые брови аббата. – Я буду сопровождать мадемуазель Рикарди в Шатонне. Она в полном изнеможении.