Лев любит Екатерину
Шрифт:
Все это выглядело необычно. Прежних командующих служивые так не приветствовали. А те, в свою очередь, панибратства с нижними чинами не поощряли. Впрочем, через минуту Потемкин понял цену панибратства. Фельдмаршал на всем скаку налетел на его отряд.
– Это что такое?! – взвыл он. Глаза его выкатились, точь-в-точь как у покойного государя Петра Великого на чугунном бюсте Растрелли. Губы затряслись. На виске задергалась синяя жилка. Тяжелые бульдожьи брылы дрожали, косматые брови шевелились. Граф был страшен. – Как посмели?! Что за выправка?! Где ваш командир?!
Потемкин предстал пред грозные очи командующего. Сердце у него сжималось. Он не отличался робостью, но фельдмаршал запугал бы и Кощея Бессмертного. Громадного роста, тучный, на мощном першероне, у которого едва пар не валил из ушей, Румянцев подавлял любого.
– Сию минуту всех сгною! Я вам розог! В солдаты пойдете!
Гриц не выдержал:
– Ваше сиятельство, осмелюсь доложить…
– Молчать! Щенок! Набрали калек в армию! Сидеть верхом не умеете, а туда же, турка бить!
Григорий почувствовал, что его заливает холодный гнев. Если он сейчас же не осадит эту наглую скотину, то просто разорвется изнутри.
– Не смейте на меня орать! – рявкнул он. – Извольте обращаться по уставу!
– Да как ты…
Потемкин не слушал.
– Я сам кричать умею! Мои кавалеристы прекрасно обучены! Смогут продемонстрировать любой маневр. Прямо на этой дороге. Надо – сметут телеги и пехоту в кювет. Надо – пройдут из головы колонны в хвост, никого не побеспокоив. Это мы взяли укрепления под Хотином! Это мы отбили полон у Осман-паши…
Он осекся, потому что фельдмаршал, сидел, подбоченясь, и хохотал во все горло.
– Кричать ты умеешь. Это точно, – покатывался он. – Хотин – хорошо. Осман-паша – еще лучше. Но что это за выправка, сынок? Где вас учили?
Потемкин сложил руки рупором и проорал нарочито зычно:
– Слушай мою команду: на манеж! Рысью!
Кавалеристы мигом подтянулись. Спины выпрямились. Ноги пришлось выпростать из стремян – коротковаты для правильной посадки. Лошади, казалось, без всякого понукания перешли на рысь.
– Красиво, – бросил граф. – Почему постоянно так не ездите?
– Для сбережения сил. Люди отдыхают. По-казачьи вольнее будет.
– Ладно. Черт с тобой, – фельдмаршал махнул белой пухлой ладонью. – Ишь горластый выискался. Фамилия?
– Григорий Александров сын Потемкин! – отрапортовал Гриц.
Граф раздумчиво пожевал губами.
– Потемкин… А не ты… Да нет, не может быть… Не твой родственник заместителем обер-прокурора Синода служит? – По лицу Румянцева пробежала тень. – Мне здесь кузены столичных шишек не нужны. Награды чужими руками загребать!
– Это я, – смутился Григорий. – Служил в Синоде под началом господина Милиссино. Имею чин камергера при дворе… Но ведь теперь война. Какой Синод?
Граф ошалело мотнул головой. У него в мозгу не укладывалось, что петербургский хлыщ с хлебной должности сиганул в окопы. Зачем? Из каких побуждений? Либо спятил, либо… слишком высоко метит. Скорее, второе. Румянцев повеселел. А парень не промах. Ему нравились такие.
– Небось теперь в генералах ходите? – буркнул он. – В первом же деле проверю. И если что, лишу списочного чина.
Сейчас смешно было об этом вспоминать. «Первые» дела повалили, как груши с дерева. Румянцев воевал зимой. Устав ему не указ. Где вы видите зимние квартиры? В голой степи? Сначала отбейте у турков кров и хлеб, а потом лежите на печи, бока грейте! Таково было его убеждение.
Четвертого января в самый мороз случились Фокшаны. Удила примерзали к лошадиным губам. За голую саблю страшно было взяться рукой. А как пошла писать губерния, так все отогрелись, своей кровью и турецкой. Восемнадцатого января – крепость Браилов пала к ногам взмыленных всадников. Не переседлывая, отряд Потемкина совершил рейд на Бухарест и взял по дороге городок Журжу.
Дул пронизывающий февральский ветер, сметая со степи пыльный снег. Лицо распухало от тысяч колких ледяных иголок. Коней валило – такой иной раз налетал шквал. Дымом и отсутствием видимости запомнилась Рябая Могила. Когда вестовой подсказал к Потемкину и передал приказ преследовать бегущего неприятеля, Гриц удивился: «Как? Уже?» – и спросил, в какой стороне турки.
После зимних боев фельдмаршал крепко залюбил Потемкина и выхлопотал для него орден Святой Анны. Летом, как форсировали Прут, генерал получил первого Георгия. При Лагре подтвердил, что не зря награждали. А вот к Кагулу не успел – метнулся в длинный рейд на Измаил и Килию. По пути заглянул в прибрежный городок Цембры, пожег неприятельские суда и вывел с полтысячи христиан, приготовленных к отправке в Стамбул: много рабов, большие барыши… Не будет вам, басурмане, ни пленных, ни денег.
Теперь вот Каплан-Гирей отрезал армию от магазейнов, и вся надежда была на кавалеристов Потемкина. Быстро скачут, больно бьют. Авось татары не успеют все галеты понадкусывать.
– Каплан по-турецки «тигр», – бубнил справа от Грица долговязый паренек-переводчик, только что присланный из Коллегии Иностранных дел.
– Один Каплан упал в Лиман, – отозвался Потемкин. – Какие еще рифмы есть?
– Шалман и капудан, – ошалело хлопал глазами переводчик.
– Ну, до капудана нашему не дорасти, – рассмеялся Григорий. – Мы его раньше утопим.
Легко сказать. Корпус Потемкина поредел и не дотягивал до двух тысяч. С пятитысячным войском Тигра он столкнулся у валашского монастыря Родовозы. По степи на версту тянуло дымом. Не домашним, печным и хлебным, от которого весело на сердце. Другим – прогорклым, полным жирной человечьей копоти. Гриц скосил глаза на своих, многие крестились. Другие деловито матюгались, вытягивая сабли.
Стены у молдавских монастырей – так, беленая глина. Народ живет бедно. Крыши кроют тростником, полы земляные. По-нашему, хлев. По-здешнему, обитель. Не пойми на что позарились нехристи. А, скорее всего, ни на что. Так, походя, запалили. Чего собак жалеть? Они еще русским начнут провиант возить! И смешнее всего, что не народец местный снабжал армию – ему по нищете нечем – а русские нет-нет да подкидывали волохам пожрать из магазейнов. Тоже ведь христиане, дети у них.