Лев любит Екатерину
Шрифт:
– У степ, – про себя повторил Григорий. Губы его сжались в жесткую складку. – В степь.
Вечером генерала пригласили в палатку командующего. «Уже донесли. – Потемкин чертыхнулся. – Что за народ?»
Румянцев сидел за раскладным походным столиком и двигал по доске шахматные фигурки.
– Научили бы вы меня, Григорий Александрович, играть, – обратился он к вошедшему. Вид фельдмаршал имел довольный, сразу ясно – сытый. – Вашими молитвами сегодня весь лагерь ложится спать не на пустой желудок.
– Рад стараться.
Румянцев указал на стул.
– Не понятно мне, почему одни фигуры ходят так, а иные по-другому. Есть которые и через клетки перепрыгивают. Эти на вас похожи. А есть, которые из пешек могут пробиться в ферзи. Эти – на меня. Я старый барбос. Давно служу. Но такого самоуправства, как с вашей стороны, под моей командой еще никто себе не позволял.
Судя по голосу, фельдмаршал даже не сердился. Он размышлял вслух.
– То ли я сдаю? То ли вы сударь – птица неведомой мне породы.
Потемкин молчал. Что ему было говорить? Теперь, охолонув, он думал, не погорячился ли с французом? Надо было его чин чином вести в лагерь, снимать показания, тащить на переговоры, а потом слушать рассказы барона о зверствах русских… Гриц почувствовал, как снова начинает закипать.
– Вы что же, прямо так его и повесили? – с нескрываемым интересом спросил Румянцев.
Потемкин кивнул.
– Дипломата?
Снова кивок.
Долгий, долгий вздох старика.
– Ну и правильно сделали.
Глава 2
«И будете, как звери степные»
Осень 1773 года. Оренбургская губерния
Крепостица с кулачок. Взяли наскоком. Комендант не успел даже из постели выпрыгнуть. Вытащили его во двор уже без рубашки. Жену, полоумную от страха, – за косы. И по рукам. Хороша, бабенка! Пугливая, мягкая, как белая телочка перед мясником.
Казаки шарились по дому, а с улицы гремел набат с единственной колокольни, как боталом о ведро. Тащили из подклети сундуки, рубили саблями крышки в надежде разжиться крепостной казной рублей на двадцать.
Молодой комендант все оглядывался через плечо, искал глазами жену. Пока не огуляли нагайкой по ребрам. Не твоя это теперь забота, парень! Смотри вперед!
На приступочке у церкви сам Емельян Иванович. Шапка до бровей, глаза шалые.
Гарнизон – девять инвалидов. Кроме коменданта, вешать некого. Уже и священник здесь с крестом, и староста с амбарной книгой. Присягайте, люди, государю Петру Федоровичу! А не то жердина у колодца высоко в небо метит. Как на качелях подкинем, до Самого Господа!
На минуту стало тихо. Даже казаки перестали щипать баб. Только башкиры, слышно, возились с замками в амбар, да с тревожным свистом стреляли по курам – им что, нехристям?
Остальные сгрудились, придвинулись, смотрят на коменданта. Он длинный, белобрысый, лицо правильное и очень бледное. Не любит Емельян Иванович таких чистых.
– Ребята, мордой его!
Тут же коменданта схватили за волосы и в растоптанный снег пополам с глиной у ног Его Императорского Величества. Уважай, сука, царя-батюшку!
– Любо мне, что ты меня не боишься, – молвил Самозванец, поднимаясь. Шубу плечом стряхнул, остался в одном лазоревом кафтане с красным подбоем. Пусть все видят: государю мороз не страшен. Да и что тут за мороз в крепости? Другое дело в лесу, в степи.
– Здешний народец на тебя обид не держит, – продолжал Злодей. – А пойди-ка ты ко мне в полковники. Солдатушки из крепостей набежали, командовать ими некому. Мои-то казачки только нагайкой и умеют махать.
Комендант молчал. Смотрел перед собой. Из расквашенного носа на губу бежала кровь. Он ее сглотнул, подавился.
– А я тебя приголублю, – посмеивался Самозванец. – Награжу. Хочешь, сейчас в шапку колец насыплю? Жену отдам?
Вытолкнули к приступочке комендантскую бабенку. В длинной, запачканной землей рубахе, которую она силилась свести руками на груди, да больно большой клок вырван – не прикрыться.
Горше смерти показалась коменданту такая милость.
– Злодей ты, – выплюнул он под ноги вместе с кровью. – Знаешь, что мало нас, вот и куражишься. А как придут полки, на какой осине аллилуйя запоешь?
Пугачев похмыкал, бровь изогнул, на комендантскую жонку покосился. Хороша, резвая кобылка. Чистых кровей. Не то что неумытые казачки.
– Ну что ж, твоя взяла, – сказал он, ударив себя по коленям. – Не хочешь ни жизни, ни жены. Ни того, ни другого не получишь.
И пока казаки крепко держали бьющегося коменданта, снял Вор широкий кушак, подступился к крале и прямо тут, у церкви на приступочке, взял ее, онемевшую от ужаса, досадуя, что с перепугу сердечной ноги свело.
Страшно кричал комендант. И совсем не многие смеялись в толпе. Только пришлым и было весело. Каков у них атаман! Каков государь-заступник! Сила в его корне – на десятерых хватит!
Лишь тогда ожила девка, когда коменданта потащили веревкой наверх, под самые небеса. Лежа на спине, смотрела на его дергающиеся сапоги. А над ней наклонялись воровские хари: «Хочешь еще?» И затыкали крик обратно в рот.
После того как крепостицу зажгли, Самозванец осведомился, как она называлась. Ниже-Озерная. А коменданта фамилия Харлов. Жонка же его – Лизавета.
Бабочка ему приглянулась. Грозным рыком отогнал от нее свою сволочь. Велел руки связать, накинуть на плечи овчинный тулуп и вести среди пленных. А прежнюю свою любовницу, вдову майора Веловского из Рассыпной, приказал удавить, чтоб не мешалась под ногами.