Лев Троцкий
Шрифт:
«Проклянем всех марксистов, всех тех, кто хочет внести сухость и тяжесть во все жизненные отношения!» Потрясенная Александра выбежала из комнаты. За ней выскочил один из братьев, чтобы успокоить плакавшую сестру. Она бросила ему: «Я знаю, что ты продашь своего друга и своего отца во имя шутки. Но это слишком важные вещи, чтобы о них шутить. Скажи Бронштейну, чтобы он не смел разговаривать со мной. Я не желаю иметь с ним ничего общего!» [44]
Этот эпизод воспроизведен Истменом, скорее всего, по рассказу Александры Львовны Соколовской, которая к этому времени (началу 1920-х годов) уже много лет была бывшей женой Троцкого, хотя и сохраняла с ним дружеские отношения. Сам же Троцкий ни словом не упоминает этот случай.
44
Ibid. Р. 66–67.
Как известно, от любви до ненависти один шаг и наоборот. В данном случае переход от почти ненависти к любви произошел одновременно с переходом Льва Бронштейна на марксистские позиции. Из воспоминаний Троцкого невозможно установить, когда
45
Зив Г. Указ. соч. С. 18.
Вместе с Ильей Соколовским, Зивом и Александрой (с которой постепенно произошло сближение и на почве совместной деятельности, и в силу взаимных нежных чувств) Лев начал поиски «сознательных рабочих», готовых войти в намечаемую организацию. Вскоре они познакомились с Иваном Андреевичем Мухиным, электротехником, бывшим религиозным сектантом, который, отказавшись от религиозных воззрений, теперь использовал их для антиправительственной агитации.
При помощи Мухина и небольшой группы его товарищей Бронштейн, Соколовские, Зив и еще несколько юных интеллигентов начали организовывать рабочие кружки, почти не связанные между собой, но получившие претенциозное наименование: Южно-русский рабочий союз. Формирование рабочих кружков было начато весной 1897 года. В 1924 году в анкете Троцкого на вопрос: «С какого года работаете в рабочем движении?» дан ответ: «С 1897». Встречи происходили, как правило, в трактирах. Из Одессы привезли рукописный заношенный экземпляр «Манифеста Коммунистической партии» Маркса и Энгельса с многочисленными пропусками и искажениями. [46] В руководстве новоявленного союза Лев Бронштейн получил свою первую подпольную кличку Львов; подлинная фамилия была известна только его товарищам по саду Швиговского. Кружки собирались и в трактирах, и на квартирах, где их участники обменивались брошюрами и прокламациями, говорили о необходимости сбросить царя и создать республику, обеспечить свободу слова, обсуждали важную роль забастовок. Было написано подобие программы, которую много позже кто-то показал Плеханову. Патриарх российского марксизма рассмеялся: «Это, должно быть, дети». [47]
46
Троцкий Л. Моя жизнь. Т. 1. С. 133.
47
Eastman М. Op. cit. Р. 61.
Накопленная в ходе бесконечных догматических споров у Швиговского энергия вырвалась наружу. Одна за другой были сочинены почти десяток прокламаций, в том числе листовка «Дума рабочего» в стихотворной форме на украинском языке. [48] Прокламации вначале писались от руки (о пишущей машинке, стоившей очень дорого, да и приобретение которой могло вызвать подозрения полиции, и подумать тогда не могли), причем Бронштейн оказался самым аккуратным переписчиком собственных текстов. «Я выводил печатные буквы с величайшей тщательностью, считая делом чести добиться того, чтобы даже плохо грамотному рабочему можно было без труда разобрать прокламацию, сошедшую с нашего гектографа». [49] Этот гектограф был привезен Львом из Одессы, с тайными марксистскими организациями которой была установлена связь. Вскоре Бронштейн и его товарищи затеяли выпуск то ли гектографического журнала, то ли газеты. Было придумано название «Наше дело» и выпущены три номера, которые распространялись по городу и вызвали интерес у читающей публики, тайком знакомившейся с крамольными суждениями. Удавалось печатать 200–300 экземпляров. Все статьи, заметки и даже карикатуры принадлежали Льву. Он же переписывал текст печатными буквами. Четвертый номер выпустить не удалось из-за провала, члены организации были арестованы. [50]
48
Зив Г. Указ. соч. С. 31–33.
49
Троцкий Л. Моя жизнь. Т. 1. С. 133.
50
Зив Г. Указ. соч. С. 23–24.
В ходе всей этой работы формировался характер самого Бронштейна. Он становился все более жестким, твердым и решительным, превращаясь в фанатика революции, хотя не отказывал себе в небольших жизненных радостях (которые, впрочем, подчас осуждал у других). Александра Соколовская через много лет вспоминала: «Он мог быть очень нежным и сочувствовавшим, он мог быть очень наступательным и высокомерным, но в одном он никогда не менялся — в своей верности революции. На протяжении всей моей революционной деятельности я никогда не встречала другого человека, столь полностью сконцентрированного». [51]
51
Eastman М. Op. cit. Р. 87.
Между тем приближались последние дни первой революционной организации Льва Бронштейна. Он признавал через много лет, сколь наивно с точки зрения конспиративной техники было задумано все дело. «Но николаевские жандармы были тогда немногим опытнее нас». [52] Долго в таком «подвешенном состоянии» дело продолжаться не могло. Над Бронштейном и его товарищами сгущались тучи. «Но полиция медлила, не веря, что «мальчишки из сада» способны вести такую кампанию, и предполагая, что за нашей спиною стоят более опытные руководители… Это дало нам два-три лишних месяца». [53] 28 января 1898 года были произведены аресты. За решеткой оказалось свыше 200 человек. Среди них, правда, было немало случайных людей, вскоре освобожденных за недостаточностью улик.
52
Троцкий Л. Моя жизнь. Т. 1. С. 134.
53
Там же. С. 135–136.
Сам Лев был схвачен не в Николаеве, а в имении помещика Соковника, к которому Швиговский перешел на службу садовником. Именно туда Бронштейн заехал «с большим пакетом рукописей, рисунков, писем и вообще всякого нелегального материала». Когда нагрянули жандармы, Швиговскому удалось спрятать пакет за кадкой с водой, а затем шепнуть старухе-экономке, чтобы она его перепрятала. [54]
Так Лев Бронштейн впервые оказался в руках царских карательных служб. Теперь ему предстояло показать, чего он стоит, в совершенно новых условиях, представлявшихся молодому человеку, которому шел только двадцать первый год, чрезвычайным испытанием сил и воли. Как оказалось, это испытание он прошел с точки зрения революционера достойно, в значительной степени благодаря своему целеустремленному и эгоцентричному характеру, стремлению быть во всем незаменимым и первым, а также находчивости и сообразительности.
54
Там же. С. 137–138.
Глава 2
ПЕРВАЯ ССЫЛКА И ПЕРВАЯ ЭМИГРАЦИЯ
Скитания по тюрьмам
Пребывание в тюрьме никогда не бывает комфортным. Любое заключение — тягчайшая ноша для человека, тем более для юноши, полного сил и энергии. Но всё же условия тюремного заключения необходимо сопоставлять. Политические заключенные царской России, включая социал-демократов, не могли и предположить в конце XIX — начале XX века, что условия их пребывания за решеткой и тем более в ссылке покажутся раем по сравнению с тем адом, в какой будут превращены пенитенциарные учреждения после воцарения в России одной из их собственных фракций.
Но это — дело будущего. Пока же Лев Бронштейн оказался в большой камере старой николаевской тюрьмы. Было ужасно холодно, лишь на ночь выдавали соломенный матрас, который отбирали поутру. Днем узники надевали пальто и калоши, садились, оперевшись спинами о едва теплую печь, и дремали. Но долго так посидеть не удавалось. Необходимость согреться заставляла бегать из угла в угол. [55] Через раздатчиков пищи Лев узнал об аресте всех ведущих членов организации, включая Александру. В николаевской тюрьме Лев и его товарищи провели несколько месяцев. Предание суду власти затягивали, так как надежных доказательств вины не было. Тем временем наступила весна, и в саду, где работал Швиговский, обнаружился сверток с бумагами Южно-русского союза. Появились, таким образом, документальные доказательства вины арестованных. [56] Однако и после этого городские полицейские чиновники и прокуроры медлили. Очень уж им не хотелось заводить в городе крупный политический процесс. В конце концов местным деятелям удалось убедить начальство, что дело им не подсудно, и арестованные были переведены в Херсон, а затем в Одессу. Бронштейна как главного заговорщика везли одного в почтовом вагоне под присмотром двух жандармов.
55
Троцкий Л. Моя жизнь. Т. 1. С. 139.
56
Eastman М. Op. cit. Р. 105–106.
В Херсоне Лев оказался в одиночке, что перенес тяжелее, чем пребывание в многонаселенной камере. Грызла «жестокая тоска одиночества». Смены белья не было. Не было мыла. Заедали паразиты. Пища была скудной, тем более для молодого организма. Но Бронштейн не унывал. Он занимался зарядкой, сочинил несколько революционных песен, в том числе «Революционную камаринскую», которая начиналась словами: «Эх, и прост же ты, рабочий человек». «Весьма посредственного качества, стихи эти позже приобрели большую популярность». Они вошли в несколько сборников революционных песен. [57] Вскоре, однако, ситуация изменилась. Появились свежее белье, одеяло, подушка, хорошая пища. По тону надзирателя, сообщившего, что все это передано его матерью, Лев понял, что тюремные начальники получили немалую взятку. [58] Истмену Троцкий рассказывал через много лет, что матери удалось передать ему 10 рублей, значительную по тем временам сумму, чтобы он мог пользоваться тюремной лавкой. [59]
57
Зив Г. А. Указ. соч. С. 29.
58
Троцкий Л. Моя жизнь. Т. 1. С. 140.
59
Eastman М. Op. cit. Р. 110.