Левая политика. Текущий момент
Шрифт:
Основой для такого профсоюзного объединения может послужить Всероссийская конфедерация труда, крупнейшее на сегодня объединение. Но путь предстоит ещё очень сложный. Нам предстоит очень много сделать, а мы ещё в самом начале пути. Будем надеяться, что ближайшие месяцы покажут нашу способность решительно продвинуться вперёд.
Мерцающая диктатура: диалектика политической системы современной России
Виталий Куренной
Что представляет собой политическая система, сложившаяся в современной России? Какова её структурная политическая сущность?
Первым делом необходимо определиться с выбором языка политической теории, с помощью которого могут быть сформулированы аналитические выводы о сути данного политического момента. Здесь будет использован язык раннего Карла Шмитта. Именно его понятийный аппарат, на наш взгляд, позволяет продуктивно (аналитически,
3
Речь идёт, точнее говоря, вообще о специфике «общества модерна», возникшего в период Великой французской революции. Но наиболее отчётливо и повсеместно эта специфика начала проявляться, как считает Агамбен, только после Первой мировой войны.
4
Agamben G. Ausnahmezustand. Frankfurt a. M.: Suhrkamp, 2004. S. 21.
«Парадигма чрезвычайного положения оказывает такое давление, что вся политико-конституционная жизнь западных обществ всё больше начинает принимать новую форму, которая, пожалуй, только в наши дни приобретает свои полные очертания» [5] ;
«… она (машина чрезвычайного положения. — В.К.) продолжает функционировать почти безостановочно — начиная с первой мировой войны, в эпоху фашизма и национал-социализма и так до настоящего времени. Но только в наши дни чрезвычайное положение получило всемирное распространение. Нормативный аспект права может быть безнаказанно обесценен; наперекор ему может выступить власть правительства, которая за границей игнорирует международное право, во внутренней политике вводит перманентное чрезвычайное положение, а потом делает вид, что всё ещё использует право» [6] .
5
Op. cit. S. 102.
6
Op. cit. S. 26–27. См. также: «Своеобразным индикатором этой динамики баланса отношений властей может служить авторство законодательных инициатив — то есть соотношение законопроектов, внесённых самими парламентариями (индивидуально или коллективно), и законопроектов, представленных на рассмотрение парламента исполнительной властью (правительством). Как показывает опыт США, за последние сто лет пропорция изменилась однозначно в пользу исполнительной власти, взявшей верх над законодательной (примерно 90 % против 10 %). И это несмотря на все вербальные атаки американских консерваторов и неолибералов, направленные против «большого правительства». Естественно, это легко объяснимо так называемым концом политики в традиционном смысле слова — правление сменилось управлением» (Кильдюшов О. Борьба за перераспределение // Политический журнал. 2006. № 116).
Современный политический процесс в России также находится в русле этой общей тенденции. Для того чтобы проиллюстрировать, насколько российская ситуация не специфична, ещё раз процитируем Агамбена:
«Это означает, что демократический принцип разделения властей сегодня потерял своё значение и что исполнительная власть фактически поглотила законодательную, по крайней мере — частично. Парламент больше не является суверенным органом, которому принадлежит исключительная власть устанавливать законы для граждан. Парламент ограничивается тем, что ратифицирует распоряжения, обнародованные исполнительной властью. С технической точки зрения, республика является теперь не парламентской, а правительственной (gouvernemental). При этом весьма примечательно, что такого рода изменения конституционного порядка, которые в настоящее время с разным размахом протекают во всех западных демократиях, остаются совершенно незамеченными гражданами, хотя они прекрасно осознаются юристами и политиками. Именно в тот момент, когда западная политическая культура стремится преподать другим культурам и традициям урок в вопросах демократии, она не отдаёт себе отчёта в том, что она полностью утратила мерило в этих вопросах».
Разумеется, российская ситуация не лишена определённой специфики. Весь тот комплекс явлений современной российской политики, который привычно описывается в понятиях «свёртывания демократических преобразований», «возврата к авторитаризму», «удушения свободы слова» и т. д., следует квалифицировать, в категориях Шмитта, как диктатуру президентской власти в современной России. Эта диктатура, однако, в отличие, например, от римского института диктатуры, имеет не легальный, а лишь фактический характер. Фактически установившийся порядок молчаливо одобряется значительной частью российского общества [7] . Исполнительная власть за время правления В. Путина создала систему, при которой другие институты, призванные исполнять роль сдержек и противовесов, оказались выстроены так, чтобы не препятствовать диктаторскому режиму её функционирования.
7
Это высказывание имеет эмпирическое содержание ровно настолько, насколько можно верифицировать утверждение о том, что «общественное мнение» «поддерживает» действия президентской власти.
Впрочем, определив сложившуюся политическую систему как диктатуру, мы продвинулись не слишком далеко. Вопрос в том, с каким типом диктатуры мы имеем дело? У Шмитта можно найти различие между комиссарской и суверенной диктатурой. Цель комиссарской диктатуры — устранение помех, препятствующих функционированию официально провозглашённого порядка, создание условий, при которых неработающая конституция сможет заработать. Это диктатура на время и с чётко определёнными техническими задачами. Подобный вид диктатуры широко распространён в так называемых демократических обществах, к ней не раз прибегали, в частности, президенты США. Здесь комиссарская диктатура — это недемократический способ защиты демократии или, формулируя иначе, внеконституционный способ защиты конституции:
«Акция диктатора должна привести к такому состоянию, при котором право может быть осуществлено, поскольку любая правовая норма предполагает нормальное состояние в качестве гомогенной среды, в котором она действует» [8] .
Смысл и мотивация суверенной диктатуры в понимании Шмитта состоит совершенно в другом:
«Суверенная же диктатура весь существующий порядок рассматривает как состояние, которое должно быть устранено её акцией. Она не приостанавливает действующую конституцию в силу основанного на ней и, стало быть, конституционного права, а стремится достичь состояния, которое позволило бы ввести такую конституцию, которую она считает истинной конституцией. Таким образом, она ссылается не на действующую конституцию, а на ту, которую надлежит ввести» [9] .
8
Шмитт К. Диктатура. От истоков современной идеи суверенитета до пролетарской классовой борьбы. СПб.: Наука, 2005. С. 158.
9
Там же.
Можно упомянуть ещё ряд отличий. Например, срок полномочий комиссарской диктатуры должен быть точно определён той задачей, которую она призвана решить; диктатор-комиссар не имеет права назначать преемника, наконец, он не имеет права создавать законы (в нашем же случае этот процесс фактически находится в ведении российской президентской власти).
Если принять во внимание перечисленные признаки, то ясного ответа на вопрос о том, с какой диктатурой мы имеем дело в современной России, получить, на мой взгляд, не удаётся. Иными словами, в формально-техническом смысле современное политическое состояние России является неопределённым, поскольку установившийся порядок можно трактовать и как комиссарскую, и как суверенную диктатуру. Это мерцающая диктатура.
Именно эта неопределённость породила своеобразный раскол группы, которая в 90-е годы выступала сравнительно единой базой правящего режима. Часть «либерально» настроенного российского сообщества, которая оказала поддержку политике Путина, интуитивно видела в ней пример комиссарской диктатуры, тогда как оппозиционно настроенная часть этого же сообщества подозревает её в скрытой суверенно-диктаторской тенденции. Если, однако, считать решающим аргумент о сохранении конституции (а в настоящий момент это прежде всего вопрос о сроках пребывания президента у власти), то более обоснованной является первая позиция.
Авторитаризм нынешней власти отнюдь не является каким-то особым российским феноменом. Он прекрасно укладывается в практику, известную нам из истории западных «развитых демократий», лежит в русле общей тенденции современных обществ, зафиксированной, в частности, Агамбеном. Отличие состоит, пожалуй, лишь в том, что нынешняя российская власть действует грубо, только обучаясь отладке механизмов господства — она ещё не посвящена во все «политические арканы», или тайные приёмы власти. Например, уже автор начала XVII века, Арнольд Клампар, в качестве одного из «арканов власти» (arcane imperii) приводит, например, такой: необходимы свобода слова и печати, «допускающие многошумное, но в политическом отношении незначительное участие в жизни государства» [10] .
10
Там же. С. 33.