Левая рука тьмы (сборник)
Шрифт:
Весна на Зиме.
Я пообедал у себя на острове, а когда колокола на башне Ремни пробили четвертый час, был во дворце. Кархидцы основательно едят четыре раза в день: завтрак, ленч, обед и ужин, не считая многочисленных закусываний между этими основными приемами пищи. На Зиме нет животных и молочных продуктов. Единственные виды высокопротеиновой пищи — это яйца, рыба, орехи и гигантское зерно. Скромная диета для такого сурового климата, и приходится часто подкрепляться. Мне казалось, что я привык есть через каждые несколько минут. Только позже я узнал, что гетенианцы в совершенстве овладели не только умением есть, но и голодать.
Снег продолжал идти, мягкий, весенний снег, гораздо приятнее безжалостного дождя,
Трагедия столь древняя, что ужас забылся и только легкую меланхолию внушали крашеные стены и тени домов.
Маленький сад при доме был окружен высокими стенами, над прудом склонялись деревья — серемы. В тусклых столбах света, падавших из окна дома, я увидел, как снежные хлопья вместе с нитевидными белыми спорами деревьев мягко падали в темную воду.
Эстравен ждал меня. Он стоял с обнаженной головой и без плаща на холоде и смотрел на бесконечное падение снега в ночи.
Он с достоинством приветствовал меня и ввел в дом. Других гостей не было. Я удивился этому, но мы немедленно прошли к столу, а за едой не говорят о делах, и к тому же мое внимание было отвлечено едой, которая оказалась превосходной. Даже вечные хлебные яблоки были приготовлены так, что я восхитился искусством повара. В мире, где одной из принадлежностей стола является специальное приспособление, которым перемалывают лед, образующийся на блюдах между глотками, горячие напитки ценятся высоко.
За столом Эстравен вел дружеский разговор. Но после, когда мы разместились у очага, он молчал.
Хотя я провел на Зиме около двух лет, я все еще не в состоянии был взглянуть на ее жителей их собственными глазами. Я пытался, и не раз, но все сводилось к тому, что я видел в гетенианце вначале мужчину, а потом женщину. То есть мыслил категориями совершенно для них немыслимыми, но совершенно естественными для меня. И вот я отхлебывал дымящееся кислое пиво и думал, что за столом поведение Эстравена было женским — очарование, искусность и отсутствие показного этикета. Впрочем, как раз этот оттенок женственности мне в нем не нравился, я ему не доверял. Невозможно было думать, как о женщине, об этом смуглом, ироничном и властном человеке, сидевшем около меня в полутьме у очага, и все же, когда я думал о нем, как о мужчине, я чувствовал оттенок фальши и обмана — в нем или в моем отношении к нему? Голос у него был мягкий и звучный, но не глубокий, не мужской голос, но в то же время и не женский… Но о чем он говорит?
— Простите, — говорил он, — что я так долго откладывал удовольствие видеть вас у себя в доме, но сейчас я, по крайней мере, рад, что между нами больше не возникает вопроса о покровительстве.
Я слегка удивился его словам. До сегодняшнего дня он, несомненно, был моим покровителем при Дворе. Неужели он думает, что аудиенция у короля, которой он для меня добился и которая состоится завтра утром, делает нас равными?
— Не думаю, чтобы я понял вас, — сказал я.
Он помолчал, очевидно тоже удивленный.
— Ну, вы понимаете, — сказал он наконец. — Будучи здесь… вы понимаете, что я больше не смогу говорить от вашего имени перед королем.
Он говорил так, будто стыдился — не меня, а себя. Несомненно, в его приглашении и в моем согласии прийти было какое-то значение, но я его не уловил. Я не впервые подумал, что правильно делал, не доверяя Эстравену. Он был могуществен и в то же время неверен. В эти месяцы в Эрхенранге именно он слушал меня, отвечал на мои вопросы, посылал медиков и инженеров для исследования моей физиологии и моего корабля, представлял меня нужным людям и постепенно поднял меня из моего первоначального положения довольно странного чудовища до нынешнего таинственного посланника, которого ожидает сам король. Теперь с неожиданной холодностью он заявляет, что больше не поддерживает меня.
— Я привык рассчитывать на вас.
— И поступали неверно.
— Вы хотите сказать, что после моей встречи с королем вы больше не будете выступать в поддержку моих предложений? Как вы…
Я вовремя остановился, не сказав «обещали».
— Я не могу.
Я был разгневан, но в нем не чувствовалось ни гнева, ни вины.
Немного погодя он сказал:
— Да.
Потом он снова надолго замолчал.
Во время этой паузы я подумал, что беззащитный чужак не должен требовать объяснений у всесильного премьер-министра. Тем более что мне, видимо, никогда не понять основ власти и принципов деятельности правительства. Вне всякого сомнения, это было вопросом шифгретора — престижа, достоинства, гордости — непереводимого и вездесущего принципа социальных отношений в Кархиде и во всех цивилизациях Гетена. И именно этого я не понимал.
— Вы слышали, что сказал мне сегодня король на церемонии?
— Нет.
Эстравен склонился к очагу, поднял с горячих углей кувшин с пивом и наполнил мою кружку. Он больше ничего не сказал, поэтому я добавил:
— Король не говорил с вами в моем присутствии.
— И в моем.
Я был уверен, что снова чего-то не понял. Проклиная все эти хитрости — женские хитрости, — я сказал:
— Вы пытаетесь сообщить мне, лорд Эстравен, что вышли из милости короля?
Я думал, что он разгневается, но он только ответил:
— Я ничего не стараюсь вам сообщить, господин Ай.
— Клянусь, я хотел бы, чтобы вы постарались.
Он с любопытством взглянул на меня.
— Что ж, тогда скажем так. При дворе есть личности, которые, пользуясь вашим выражением, находятся в милости у короля и которым не нравится ваше пребывание и ваша миссия здесь.
Поэтому ты и торопишься присоединиться к ним, продать меня, чтобы спасти свою шкуру, подумал я. Впрочем, что толку сожалеть? Эстравен — придворный политик, а я — глупец, поверивший ему. Даже в двуполом обществе политики это не совсем нормальные люди.
Приглашение на обед свидетельствовало, что он полагает, будто я так же легко восприму его предательство, как он совершил его. Ясно, что внешние приличия здесь важнее честности. Поэтому я сказал:
— Мне жаль, что ваша доброта ко мне причинила вам неприятности.
Глядя на горящие угли, я радовался чувству морального превосходства, но, впрочем, недолго: его действия были слишком непредсказуемы.
Он откинулся назад, так что красные отсветы легли на его колени, на красивые и сильные маленькие руки, на серебряную кружку, но лицо его оставалось в тени — смуглое лицо, всегда затененное густыми бровями и ресницами. Лицо его почти всегда оставалось лишенным выражения. Можно ли разгадать выражение морды кошки, тюленя, выдры? Многие гетенианцы похожи на этих животных с глубокими яркими глазками, не меняющими выражения.