Левиафан. Черное Солнце

Фролов Алексей

Они двигались на острие атаки – богиня и ее верный воин. Мидас увидел, как Хель неуловимым движением сделал подсечку минотавру, а когда тот завалился на спину, добила его призрачным молотом, обратив лицо существа кровавым месивом. Она тут же сделала шаг назад, уклоняясь от серии быстрых атак – на нее наступали два хвостатых сатира, оба орудовали короткими копьями и прикрывались круглыми щитами. Хель спружинила с отставленной назад ноги и вклинилась меж сатирами, раскинув руки в стороны. Ее ладони тут же превратились в два бритвенно острых кукри и неудачливые копейщики завалились на серый камень, неистово вопя – оба лишились

ног чуть выше коленного сустава.

Хель продолжила атаку, она выполнила изящный пируэт, уходя от верхнего прямого удара широким клинком, и рубанула атаковавшего ее тритона наотмашь – снеся ему голову узким и длинным палашом. Затем выставила перед собой левую руку и сразу три вражеских клинка ударились о незримый щит, рассыпаясь черными искрами и осколками металла. Осколки посекли глаза нагу и цвергу, приземистый тенги успел уклониться, но лишь для того, чтобы в следующий миг выброшенная в его сторону рука Хель превратилась в острие рапиры и пригвоздила его лысую от природы голову к бревнам оборонительной стены.

Справа от богини Фергюсон выставил клеймор плашмя, поймав на него сразу два изогнутых змеиных клинка. Заметив это, фригийский царь подивился бы – каким чудом кельт сохранил в целости пальцы? Ведь в такой свалке даже опытный воин едва ли рискнул бы провернуть такой финт. Но Фергюсон был либо удачливым безумцем, либо столь умелым бойцом, каких древний бог еще не встречал.

Он свел клинки нагов влево, зацепив их усом длинного перекрестья и не дав врагам возможности высвободить оружие. Наги зашипели и попытались отступить, но первый тут же получил противовесом в зубы и захлебнулся своей злобой. Кельт, не останавливая движения, занес клинок над правым плечом, продолжая сжимать его одной рукой под перекрестьем, а другой – примерно во второй трети клинка. Затем он сделал шаг вперед и резким тычком вогнал широкое лезвие в грудь второго змея. Тот поперхнулся кровью и осел на каменистую почву.

Первого, все еще издающего какие-то звуки, Фергюсон отшвырнул ударом ноги и разворотил ему верхнюю часть тела, просто опустив на нее свой меч. Кажется, он даже не вкладывался в удар, но этого, учитывая невероятный вес оружия, и не требовалось.

Повинуясь инстинкту воина, кельт отступил и в пальце от его правого плеча опустился огромный лабрис – под стать клеймору самого Фергюсона. Минотавр проворно отдернул секиру и зарычал, вновь бросившись на врага. Он атаковал наискосок снизу вверх, стремясь разрубить человека от правого бедра до левой ключицы. Но кельт с улыбкой маньяка уронил клеймор навстречу лабрису – лезвия сшиблись с оглушительным звоном. Секира выстояла, но инерция удара отбросила ее в сторону и пока минотавр возвращал себе контроль над оружием, человек уже решил его судьбу.

Фергюсон широко взмахнул клеймором, направляя его по восходящей дуге из той позиции, где клинок столкнулся с секирой противника. Он действовал одной правой, так что размашистый удар получился довольно медленным и минотавр, предвосхищая возможность для контратаки, лишь немного отклонился назад. Но едва перекрестье ростового меча оказалось над головой кельта, он подхватил длинную рукоять второй рукой и дернул ее к себе, заставив оружие описать полный круг над атакующим минотавром. Этот простой финт позволял сменить вектор удара, сохранив его инерцию, а подключив вторую руку, Фергюсон удвоил скорость атаки.

Минотавр

был опытным бойцом, но физическая мощь седого исполина и десятилетия, проведенные в нескончаемых войнах, придали его ударам то легендарное сочетание силы и скорости, для отражения которого мало одного лишь опыта. Клеймор, не замедлившись ни на мгновение, рассек бычью голову от уха до челюсти. Кельт двинулся вперед, стремясь догнать богиню смерти, а его противник так и остался стоять – внешне абсолютно целый и невредимый. Он завалился лишь когда рядом проковылял раненый они, случайно задевший грузное тело плечом.

А в это время на левом фланге орудовал Гифу и его змеиные чародеи. Их боевая эффективность была ужасающей, но то, что они делали со своими жертвами, казалось чересчур жестоким даже Мидасу, который до сих пор вспоминал в кошмарах некоторые из деяний своей кровавой молодости. Карну, видевшему происходящее в энергетическом спектре, хватило мимолетного прикосновения к их объединенному эгрегору, чтобы едва не блевануть и, обливаясь ледяным потом, запретить себе под страхом смерти впредь смотреть в их сторону.

Гифу и его шаманы взывали к силам, которыми в известных Карну мирах могли пользоваться очень и очень немногие. А те, кто мог, предпочитали этого не делать, потому что речь шла об энергиях, находящихся за гранью морали и самой жизни. Крупица Левиафана, пробужденная увиденным в сознании Карна, тут же провела аналогию между методами Гифу и тем, что он слышал (или знал, но не помнил?) о скиамантах Туле. То были знания, обладателей которых Орден Ка-Дас истреблял лишь завидев. И у них были на это причины.

Но в Хельхейме действовали другие законы, и в этой партии темный шаман Гифу со своими нагами играл за белых. Ситуация обязательно показалась бы кому-то эпически забавной, но этот кто-то сейчас был очень далеко и его внимание занимали совсем иные вопросы.

Краем глаза Мидас отметил, как на Гифу, застывшего с воздетыми к бледному небу руками, набегает целый отряд они. Шаман злобно расхохотался и резко опустил руки, одновременно припадая на одно колено. Рваным речитативом он проговаривал запретные слова мертвой речи, но фригийский царь не мог видеть, как в энергетическом спектре от его рук с кожей неестественного алебастрового оттенка по земле разбегается ветвистая паутина непроницаемой энергии.

Группа из двенадцати они в полном составе угодила в раскинутые шаманом сети и восточные демоны, застыв на мгновение, заплясали под беззвучную мелодию смерти, выгибая тела и разрывая ногтями собственную плоть, лишь бы как можно скорее завершить непереносимую агонию. Они ломали себе руки, сворачивали шеи, вырывали глаза, разбивали головы о камни. Вмиг обезумевшие они стали врагами сами себе, но не прошло и десяти секунд, как все закончилось.

Гифу, насытившийся жизненной силой поверженных врагов, поднялся. Его темно-карие глаза казались двумя бездонными провалами в предвечную тьму, рот был окровавлен – во время произнесения заклинаний колдун в неистовстве повредил зубами собственный язык. Никто и не подумал, что так было необходимо, но ритуалы скиамантов, даруя невероятную мощь, в ответ требовали от своих адептов истинного безумия. Хотя для Гифу, который всю сознательную жизнь (а теперь и смерть) посвятил поискам сокрытых и утерянных знаний, не существовало такого понятия, как слишком большая цена.