Левый берег Дона
Шрифт:
– Зачем ты это сделала, мучительница?
– простонал я.
– Ты же знаешь, как я ненавижу будильники…
– Извини, милый. Я просто устала тебя будить. Всё перепробовала. Только воду на голову не лила. Но ты не хотел просыпаться.
– А я и сейчас не уверен, что проснулся... Где мой кофе?
– На кухне.
Она наклонилась ко мне. Во рту было гадко, и я в последний момент уклонился, поцеловав ее не в губы, а в щеку.
Потом я встал и поволокся вниз по лестнице на кухню. Меня шатало, походка была разболтанная. Со
Потягивая очень крепкий и очень горячий кофе, я осведомился:
– Всё готово?
– Кассета с Лысем переписана в двух экземплярах. Ящики с видеокассетами вскрыты. Картонные папки набиты старыми газетами. Все это барахло сложено во дворе и ждет тебя. Съемочная группа готова приступить к работе над документальной короткометражкой "Сжигание фиктивного архива"!
– Догадалась, значит? Умница.
Я притянул ее к себе, усадил на колени, чмокнул в щеку и отхлебнул кофе.
– Да уж не совсем дура...
– сказала она, обнимая меня за шею.
– Никогда в этом не сомневался...
***
Минут через десять я критически глянул на кучу, нервно куря сигарету, а потом - на Карину, которая возилась у видеокамеры на штативе. Керосин в пластиковой бутыли стоял у моих ног.
Я отвинтил пробку и щедро полил кучу, бормоча:
– Хороший костер керосином не испортишь...
Наконец, бутыль иссякла. Я отшвырнул ее в сторону и сказал:
– Внимание. Начинаем. Мотор!
Карина уткнулась в видоискатель.
– Дамы и господа, а так же товарищи, хлопцы и братва, - громко произнес я.
– Я не знаю, в чьи руки попадет эта запись, поэтому обращаюсь столь широко. Куча, которую вы видите, - это архив покойного Геннадия Мухина. Я его нашел, как видите. Но читать не стал. Только посмотрел фамилии на корешках. Этого мне хватило, чтобы понять, какая это куча дерьма. Вы, вышеназванные, конечно, говноеды, но генкиным собранием даже вы подавитесь. Поэтому я принял решение никому не отдавать архив. Я решил его уничтожить - весь, до последнего листка и видеокассеты...
Я взял в руки первую папку (она была подлинная, вот только этого депутата давно не было в живых), глянул на обложку, усмехнулся, запалил ее зажигалкой и швырнул в общую кучу. Взметнулся столб пламени.
– А теперь, паскуды, рвите у себя волосы на жопе, - сказал я, любуясь делом своих рук.
– И не пытайтесь меня найти. Через полчаса у меня самолет в Стамбул. На туречине вы меня фиг найдете - даже если потратите на это сто лет... Выключай камеру!
Карина выключила.
– Ну, как я?
– Ты был великолепен, милый. Только зачем ты сказал о Турции?
– Потому, что мы туда не поедем.
Костер пылал. Вася, стоявший неподалеку от нас, смотрел на пламя и ухмылялся.
– Когда сгорит, - сказал я ему, - не сочтите за труд разрыхлить пепел лопатой. Потом перекопайте землю
Вася кивнул. Я подхватил штатив с камерой и поволок в дом. Штатив был тяжелый. Нежелание таскаться с дорогостоящей аппаратурой, собственно, и побудила меня еще на журфаке уйти именно в газетную журналистику, а не в электронные СМИ...
***
Валентин Григорьевич сидел в кабинете, перебирая какие-то платежки.
– Пардон за беспокойство, - сказал я, входя с кассетами в руке.
– Мы уезжаем. Напоследок - маленькая просьба. Вот эти три пленки надо занести в приемную ФСБ. Оптимальное время - семь часов. А вот эту - в течение вечера передать Брюнету. Ошибиться - что куда - невозможно: кассеты снабжены надписями.
– Хорошо, - сказал он, рассматривая этикетки с буквами, написанные крупными печатными буквами: "Брюнету", "Начальнику УФСБ по РО", снова "Начальнику УФСБ по РО" и одна - "полковнику А.С. Лысю, лично. Эту пленку шеф уже посмотрел. Как офицер, вы знаете, что теперь надо делать.".
– Что это означает? Что он должен сделать?
– Застрелиться, - сказала Карина.
– Хорошо, - сказал он.
– Передадим.
– Ну, тогда все... До скорой встречи, Валентин Григорьевич. Время от времени заглядывайте в электронку...
Мы обменялись рукопожатиями, и я вышел из дома, чтобы не мешать отцу прощаться с дочерью.
Стоя на веранде, я курил и ждал. Метрах в тридцати от меня Вася заботливо плескал керосин в догорающий костер, явно получая от этого занятия немалое удовольствие.
А потом на пороге появилась Карина с дорожной сумкой в руке.
– Я готова, - сказала она.
– Поехали, - сказал я.
– Угадай, на чем мы поедем? Ни за что не догадаешься...
– Карина засмеялась.
– На "тройке".
– У вас есть "тройка"?!
– Отец привез, когда демобилизовался из Западно-Сибирского военного округа. Это его первая машина. В прошлом году ей капитальный ремонт сделали. Бегает хорошо.
– Понимаю, - пробормотал я.
– Ей поставили движок от самолета...
***
Давненько я на жигулях не катался. Уже забыть успел, насколько тесен салон...
С большим трудом я влез в машину, положил дорожную сумку на заднее сидение и спросил:
– В сумке ничего лишнего нет? А то гляди, девочка, - на границе между Ростовской областью и Краснодарским краем нас могут менты обшмонать.
– Так, значит, мы едем на Кубань?
– Едем. Но (я глянул на часы) еще не скоро. У нас есть двадцать пять минут, чтобы попрощаться с Ростовом.
– Не знала я, что ты такой сентиментальный...
– Я-то не сентиментален. Просто хочу я одному человечку в глаза посмотреть... Он меня предал.