Левый берег Дона
Шрифт:
– Только как женщина.
– "Но я другому отдана и буду век ему верна..." - произнесла она нараспев.
"Ага, рассказывай!.." - подумал я.
– Спасибо за чай, - сказала она.
– И венская булочка замечательная... была.
– На здоровье, - произнес я, выходя из-за стола, чтобы подать плащ. Валя оделась, взяла сумочку и кулек, но на пороге вдруг задержалась.
– Подержи-ка, - сказала она, сунув мне кулек, и с озабоченным выражением лица принялась копаться в сумочке.
– Черт, где же он был... А, вот.
Это был пригласительный билет, напечатанный на роскошной мелованной бумаге. Я развернул его и узнал, что сегодня в выставочном зале на проспекте Ноября состоится открытие какой-то ярмарки. Начало - в семнадцать ноль-ноль.
– Сводничаешь?
– спросил я с грустью.
– Нет, - сказала она.
– О себе забочусь.
– То есть?
– Потусуешься на фуршете, зацепишь рекламодателя, получишь заказ, а может - и не один... Сечешь?
Билет был именной.
– А как же ты?
– спросил я.
– Меня проведут.
Она ушла, а мне стало тошно. Так тошно, что я с трудом удержался от соблазна повеситься или вернуться в газету. В любую и на любых условиях. Хоть уборщицей.
Вместо этого я глянул на часы. Одиннадцать минут третьего. Значит, два с половиной часа я могу сидеть на телефоне, а потом поеду на мероприятие - навязывать свои услуги, пить на брудершафт с потенциальными рекламодателями и заводить нужные знакомства...
Глава тридцать восьмая
Все свободное пространство перед торгово-выставочным павильоном было заполнено иномарками. И какими иномарками! Преобладали линкольны, кадиллаки и шестисотые мерсы. Имелись даже два роллс-ройса. Я приехал на автобусе и теперь, пробираясь к входу в павильон, чувствовал себя очень неловко. Словно все кругом были в штанах, а я - без.
У прозрачных дверей стоял распорядитель в малиновом фраке, черных брюках и лакированных туфлях. Рядом возвышались два шкафа с сотовыми телефонами наготове. За черными очками они по обыкновению скрывали тупое выражение глаз.
Я показал фрачнику свой пригласительный билет (не раскрывая) и шагнул вперед, но он внезапно преградил мне дорогу.
– Простите, вы из какой газеты?
– спросил он.
– А что такое?
– Пресс-конференция для СМИ будет завтра, в десять часов утра, - сказал распорядитель и посторонился, пропуская типичную ново-русскую парочку: он - раздобревший уголовник, увешанный золотом, в костюме от Версачи, она - длинноногая блондинка на полголовы выше спутника.
Я понял, что взял неверный тон. Выдернул визитку из верхнего кармана, сунул распорядителю и заявил:
– Какая газета, братан? Ты че, с дерева рухнул?
Работа была грубая. Я сам слышал, насколько у меня фальшиво получался базар. Приветливое выражение на лице распорядителя застыло, как маска, и шкафы двинулись в мою сторону.
Разумеется, я не боялся, что меня сейчас отведут в сторонку, посадят на пику и бросят труп на городской свалке, чтобы его сожрали одичавшие собаки и бомжи. Я много писал о разборках, когда занимался криминальной хроникой. Меня просто выведут на улицу, как нашкодившего щенка. Молча. Брезгливо. Самим отношением давая понять, что они считают меня фраером, который пытается схлять за законника...
– Стась!
– вдруг заорал кто-то по правую руку от меня.
– Ты ли это, корифан?!
Я оглянулся и увидел Генку Мухина. Мы не виделись лет пять или шесть, он сильно изменился, но странное дело - я узнал его сразу, как будто мы расстались вчера.
– Кто ж еще?
– сказал я, и мы пожали друг другу руки.
А потом Генка глянул на распорядителя, как на шмакодявку, и заметил:
– Васек ты, блядь, Трубачев!.. Лучших людей города надо знать в лицо!
Шкафы попятились на место. Распорядитель забормотал извинения, но мы их уже не слушали. Генка повел меня под своды торгово-выставочного павильона, продолжая улыбаться, и я вдруг понял, что он не играет: он действительно рад встрече.
– Чем ты занимаешься?
– спросил он.
Я достал еще одну визитку.
– Рекламное агентство, значит?
– сказал он.
– Ну и как дела?
– На кусок хлеба хватает, - сказал я.
– А на масло?
– На масло тоже. Но я совру, если упомяну еще черную икру... А ты чем зарабатываешь себе на жизнь?
– Практически всем, - сказал он.
– Кроме торговли наркотиками и растления малолеток. Хотя, я слышал, будто первое весьма прибыльно, а второе - очень приятно... Давай выпьем?
– С удовольствием. А где здесь, собственно, можно...
– В буфете. Пойдем, я покажу.
Павильон изнутри казался больше, чем снаружи. Сотни стендов и тысячи низких, в рост человека, перегородок превращали его в лабиринт. Где-то неподалеку пиликал скрипичный квартет, и Вивальди заглушал какой-то шепелявый урод, проверяя акустическую систему:
– Раз!.. Раз!.. Раз, два, три!..
– Хрен тебе в глаз!..
– проворчал Генка на ходу.
Мы вошли в буфет, где официанты, выстроив из столиков огромную букву "П", готовили фуршет, и остановились у стойки. Генка заказал два коньяка, а когда я полез за бумажником, запротестовал.
– Идея моя, - сказал он.
– Значит, платить мне.
– Ладно, - сказал я.
– Еще не вечер... За что будем пить?
– За встречу, разумеется, - сказал Генка.
Мы выпили.
– Почему ты ушел из газеты?
– неожиданно спросил он.
– Я не ушел. Мне помогли.
– Помогли...
– повторил он, словно пробуя это слово на вкус.
– И из крепкого, честного журналиста с именем ты стал предпринимателем - одним из многих... Позволь узнать, а почему ты ушел тихо, без боя, фактически капитулировав?