Лейб-гвардии майор
Шрифт:
— Ничего не понимаю. Мама, почему ты решила, что я не твой сын? — удивленно спросил я.
— Я слишком хорошо знаю Дитриха. Есть тысячи мелочей, выдающих постороннего человека: как он ведет себя, как разговаривает, как ест, как спит… Сначала я не придавала им внимания, отгоняла подозрения прочь, но, не сомкнув глаз этой ночью, поняла: вы не тот, за кого себя выдаете.
— Что ты говоришь, мама?!
— Прекратите! Прекратите, пожалуйста! — с надрывом сказала женщина. — Перестаньте измываться над матерью.
— Как скажешь, мама, — подавлено произнес я.
— Не называйте меня матерью. Вы — не Дитрих. Но, Боже, как вы похожи
В горле встрял сухой комок, слезы навернулись на глаза. Что я мог сказать этой женщине? Правду? Но как это немилосердно и тяжело говорить, что ее единственный ребенок погиб, в тело его вселилась чужая душа, а от того Дитриха, которого она когда-то выпестовала, осталось только непонятное ощущения легкого, почти невесомого присутствия.
А если солгать? Нагромоздить груду лжи, сослаться на ушиб во время падения с коня, пытки в Тайной канцелярии, наплести вагон и бочку арестантов… Лишь бы дать ей успокоение, основанное на полной фальши. Могу ли я поступить таким образом с матерью? Нет, это выше моих сил. И, не потому что безмозглый дурак, бесчувственная скотина или что-то еще в этом роде. Просто врать матери — кощунство. Она заслужила правду, какой бы страшной та ни была. Святая ложь не заслуживает высокого титула.
Я заговорил. Тяжело объяснять вещи, о которых и сам-то имею весьма смутное представление, но все, что я мной рассказал, было чистой правдой, во всяком случай такой, как мне представлялось. И что самое странное — баронесса поверила. Наверное, потому что материнское сердце действительно способно отличить где правда, где ложь.
— Значит, Дитрих внутри вас? — спросила баронесса, осторожно касаясь моей груди.
— Да, — я не стал дергаться в сторону, понимая, что ласка предназначается ее сыну. — Если быть точным — какая-то его частица, осколок души. Даже не знаю, как это объяснить.
— Тогда не пытайтесь… А он может что-то сказать мне?
— Нет, я лишь ощущаю его присутствие. Легкое раздвоение сознания в некоторых ситуациях. Он очень слаб и не может взять контроль над телом. Я не понимаю, почему он вообще остался. Если верить человеку, из-за которого это случилось, Дитрих умер, ушел на тот свет. Хотя, кажется, мы и в правду не исчезаем бесследно. Большего, извините, сказать не могу. Не потому, что не хочу, а потому что не знаю. Простите, меня, пожалуйста.
— За что? — поразилась женщина. — Разве это ваша вина?
Я покачал головой:
— Нет, моего согласия не спрашивали, но я все равно чувствую себя виноватым.
Она поцеловала меня в лоб и сказала:
— Успокойтесь. Вы ни в чем не виноваты, молодой человек. Я буду молиться, чтобы вы довели до конца вашу миссию. Надеюсь, небеса смилостивятся, и мой сын вернется. Вы верите в это?
— Кто знает, — тихо произнес я.
Если Дитрих вернется, что станет со мной?
Уезжая, я оставил матери мешочек с полусотней дукатов и попросил позаботиться о дочке. Это все, что было в моих силах.
Проснулись мы утром от выстрелов и криков встревоженных людей.
— В чем дело? — Карл присел на кровати, вытирая кулаком заспанные глаза. — Какая сволочь
— Сейчас узнаем.
Я глянул в окно, пытаясь разобрать, что творится на улице, и увидел кавалькаду гарцующих всадников, палящих на всю округу из пистолетов и мушкетов. Похоже, они чему-то радовались и спешили возвестить об этом событии стрельбой. Прямо как ковбои из плохих вестернов. В дверь постучали.
Я перевел взгляд на Чижикова, тот понимающе кивнул и, осторожно, на цыпочках, подошел к ней, отведя за спину пистолет с взведенным курком.
— Кто?
— Это я, служанка, — донесся тонкий женский голос. — Хозяин просил сказать, что пан Потоцкий прибыл и призывает всех постояльцев к столу, чтобы выпить с ним за благополучное возвращение. Пан за все платит.
Мы переглянулись. Потоцких в Польше хватает, и далеко не все из них относятся к ветви знатных магнатов. Мне говорили, что всего насчитывается около шести разных шляхетских родов под этой фамилией. Тот Потоцкий, что занимался ввозом фальшивых денег, входит в какой-то из весьма захудалых, и по закону подлости, вполне мог прорваться сквозь все кордоны. М-да, ситуация не из приятных. Меня и Карла пан не знает, а вот Михая вполне мог запомнить, даже наверняка запомнил. Если не спустимся, не удивлюсь, если Потоцкий явится лично приглашать курляндских дворян отпраздновать его возвращение. Хочешь — не хочешь, а надо идти, садиться за один стол и делать вид, что радуешься благополучному исходу, а Михай с гренадерами пускай запрутся в комнате и не «отсвечивают».
Я попросил Карла одеться, выйти первым и разведать обстановку, а сам остался, чтобы проинструктировать остальных. Приказ: «и носу не выказывать из комнаты» не вызвал у них пререканий.
— Да всегда, пожалуйста, — пожал плечами Чижиков. — Будем сидеть как мыши.
— Токмо винца попросите кувшинчик принести. Все равно Потоцкий платит, — усмехнулся Михайлов.
— Ага, может еще и девах поразбитнее пригласить? — не удержался я от колкости.
— Отчего не пригласить, — подкрутил ус Михайлов. — Я б не отказался. Моя благоверная далече и ничего не узнает, ежели никто не расскажет, конечно.
Чижиков отвесил ему звонкий шлепок по макушке.
— Ты чего? — развернулся недоумевающий Михайлов.
— Того, — зло пояснил «дядька». — Не зарывайся, помни, что говоришь с унтер-офицером. Знай свое место, Мишка.
— Дык я ж шуткую, — попытался оправдаться незадачливый гренадер.
— Ты со мной шуткуй, а их благородие не трогай. Они пока милость к тебе проявляют, а то б давно зубы повыщелкали, — ощерился Чижиков.
Он был полностью прав. Нет ничего хуже для армии, чем панибратство. Стоит чуть ослабить поводья, и ситуация станет неуправляемой. Россия столько раз это проходила: в семнадцатом году, в середине восьмидесятых и начале девяностых прошлого века. Карл стремительно взлетел по ступенькам и едва не сбил меня с ног.
— Это он, наш Потоцкий, — с трудом сдерживая сбившееся дыхание, сообщил кузен.
— Понятно, — процедил я сквозь зубы, — Хорошо, пойдем знакомиться. Врага полезно знать в лицо. Один пожаловал или с Сердецким?
С последним мы хоть и служили в одном капральстве, но никогда не виделись.
— Сердецкого нет, умчался к себе в имение. А у Потоцкого дела в городе, вот и колобродит. Девок каких-то на улице похватал, танцы устраивает.
— Танцы — это хорошо. Правда, из меня танцор никудышный, — сказал я чистую правду.