Лейли и Меджнун

Навои Алишер

* * *

О ты, кто скрыт, но явен, кто в глазах Отсутствуя, присутствует в сердцах! Открыл ты пламя сердца небесам, Открой сиянье и моим глазам!

ГЛАВА X

О том, как Лейли, узнав о прибытии сватов, стала проливать кровавые слезы и мать ее заплакала, увидев страдания дочери

ГЛАВА XI

О том, как отец Меджнуна повез его на паломничество в Мекку и как Меджнун привел в смятение паломников, поведав богу о своей сердечной муке

Кто мысли излагает без прикрас, Так начал удивительный рассказ: Когда страдалец, жертва всех скорбей, — Меджнун освободился от цепей, Когда, не разыскав безумца, в дом Вернулись посланные со стыдом, — Тогда в отца смятение вошло, На мать как бы затмение нашло. Они сидели, слабые, вдвоем, Они о сыне думали своем: Слова найдут — и тут же отведут, Возникнут мысли — тут же отпадут. И так они решили наконец: Всевышний лишь поможет нам творец! Мы нищим подаянье раздадим, Отыщем путь к отшельникам святым, Пусть дервиши помолятся в тиши Об исцелении больной души. Узнав о двух беспомощных сердцах, Нам сына, может быть, вернет аллах!» Нарочно ль время выбрали они, Но подошли паломничества дни. В пустыню вновь отправили гонцов, И найден был Меджнун в конце концов. Меджнун готов забыть для Кабы все. Да, Каба исцелить могла бы все! И, нищих одаряя без числа, Семья Меджнуна в Мекку понесла. И прибыли паломники в Харам, Увидели благословенный храм. На каменной основе он стоял: На непреложном слове он стоял! Благоговейным трепетом влеком, Безумец обошел его кругом, Издал безумец исступленный крик, Сказал: «О ты, владыка всех владык! Ты, говорящий мертвому «живи»! Весь мир бросающий в огонь любви! Ты, открывающий любви тропу! Сгореть велевший моему снопу! [10] Ты, нам любви дающий благодать, Чтобы камнями после закидать! Ты, женщине дающий красоту, Из сердца вынимая доброту! Ты, утвердивший страсти торжество! Ты, в раковину сердца моего Низринувший жемчужину любви! Раздувший пламенник в моей крови! Испепеливший скорбью грудь мою, — Вот я теперь перед тобой стою! Несчастный пленник, проклятый судьбой. В цепях любви стою перед тобой! И

тело в язвах от любовных ран, И тело режет горестей аркан, Суставы тела — грубые узлы, Душа сожженная — темней золы, Но все же я не говорю: «Спаси!» Не говорю: «Мой пламень погаси!» Не говорю: «Даруй мне радость вновь!» Не говорю: «Убей мою любовь!» Я говорю: «Огонь раздуй сильней! Обрушь трикраты на меня камней! Намажь мои глаза сурьмой любви! Настой пролей мне в грудь — самой любви! Да будет зной — пыланием любви, Да будет вихрь — дыханием любви, Язык мой — собеседником любви, А сердце — заповедником любви! Я загорюсь — пожару не мешай! Меня побьют — удару не мешай! Меня печалью, боже мой, насыть. Дай ношу скорби множимой носить! Мне люди скажут: «Вновь счастливым будь, Забудь свою любовь, Лейли забудь…» Бесчестные слова! Позор и стыд! Но пусть и тех людей господь простит. О, в кубок просьбы горестной моей Поболее вина любви налей! Два раза кряду предложи вина. Напьюсь любовным зельем допьяна. Великий бог! Мне жилы разорви, Наполни страстью их взамен крови! Души моей, аллах, меня лиши, Дай мне любовь к Лейли взамен души! О всемогущий! Смерть ко мне пришли, — Мне станет жизнью память о Лейли! Больному сердцу моему вели: Да будет сердце домом для Лейли! Великий бог мой, милости продли: Да будет вздох мой вздохом о Лейли: Лиши меня вселенной целой ты, — Мою любовь нетленной сделай ты! Когда, господь, изменят силы мне, — Врачом да будет призрак милый мне! Когда последняя наступит боль, — Сказать: «Лейли!» в последний раз позволь. Захочешь возвратить меня к живым, — Дай мне вдохнуть ее селенья дым. Геенну заслужил я? Раскали Геенну страстью пламенной к Лейли! Достоин места я в твоем раю? Дай вместо рая мне Лейли мою».

10

Сгореть велевший моему снопу!.. — Сноп — жизнь. Подобное образное сравнение весьма характерно для персидской и древнеузбекской литературы.

* * *

Когда мольбу любви Меджнун исторг, Привел он всех в смятенье и восторг, Оцепенели жители пустынь, И каждый повторял: «Аминь! Аминь!» Отец от горя разум потерял: Он всю надежду разом потерял. И Кайс безумным сделался опять, Утратив разум, перестал рыдать. Родные, слушая безумный бред, Решили так: «Пути к спасенью нет». И подняли его и всей семьей Они Меджнуна понесли домой… Водой любовный пламень не туши: Стать маслом ей дано в огне души. Хотели сделать слабою любовь, Но укрепилась Кабою любовь…

* * *

О ты, кто место Кабы посетил! Ты в свой восторг меня бы посвятил! Молясь творцу, меня воспомяни: Огнем любви себя воспламени!

ГЛАВА XII

О том, как Меджнун порвал нити дружбы с людьми, подружился с дикими зверями и встретил в пустыне полководца Науфаля

Кто эту быль узнал из первых рук, Свои слова в такой замкнул он круг: Когда прошли паломничества дни, Познало племя горести одни. Отец в оцепененье вскоре впал, В неописуемое горе впал, Отчаялся безумного спасти, Вернуть его с безумного пути, И так, в слезах, решил о сыне он: Как знает, пусть живет отныне он! И вот Меджнун скитается в горах, В глухих степях, где зноем выжжен прах, Куда идет? Не скажет, не поймет, — Толкает сила некая вперед! У слабого покоя боле нет, Желанья нет и доброй воли нет. Измученный, бредет в жару, в пыли, Одно лишь слово говорит: «Лейли!» Окинет землю с четырех сторон, — Одну Лейли в сиянье видит он. Вообразит он только лик ее — И стройный стан уже возник ее. И думает тогда Меджнун: «Хвала! На кипарисе роза расцвела!» Он о Лейли слагает сто стихов, Сто редкостных газелей — жемчугов, Всем рифмам красота Лейли дана, Лейли во всех редифах названа! И в каждом слове страсть к Лейли звенит, И в каждом звуке власть любви пьянит. И строчек падает жемчужный ряд, — Они обрадуют и огорчат: Для горя — сладость вспомнить о Лейли. Рыдает радость, вспомнив о Лейли. И каждый стих — великий чародей, Смятенье сеет он среди людей, Унылому дарит надежду вновь, Вселяет в равнодушного любовь. Когда блеснет в мозгу Меджнуна свет, — Он — дивных слов кудесник, он — поэт; Войдет безумие в свои права, — Он говорит нелепые слова, Бессмысленно другим внимает он, И сам себя не понимает он. Испепелен тоской великой он, И как бы стал пустыней дикой он. Рыдает горько без кручины он, Смеется звонко без причины он. Плоть без души, — он скорбною тропой Бредет, весь в синяках, избит судьбой. Опомнится на миг Меджнун, — и страх Войдет в него, он завопит: «Аллах!» Но странника спасительный испуг Бесстрашная любовь прогонит вдруг… Он плакал, как ребенок, он кричал, И долго отзвук в горной мгле звучал. В песках он высохшим растеньем был, Отца и мать забыл, себя забыл. Он муку сделал спутницей своей, И скуки не знавал он без людей. Он яства и питье забыл давно, Он самоистязанья пил вино. Он шел и шел, куда — не зная сам: Подобен путь безудержным слезам. Людей чуждался в страхе странном он, Пугливым сделался джейраном он. Он жил в степи, животных не губя: Природу пса он вырвал из себя. И вот газельи дружат с ним стада, Он окружен газелями всегда, Он с ними разговаривает вслух, — Газелей диких он теперь пастух. Газелей на руки порой берет, Одну целует в лоб, другую в рот. Дика пустыня, и земля тиха, И волки, как собаки пастуха. И гибель ожидала бы его, Но бог услышал жалобы его. В пустыне пребывал глава племен. Был Науфаль и честен и умен. Среди арабов редкостью он был. Повсюду славен меткостью он был. Владел он луком и мечом владел, Расширил он земли своей предел… Охотился однажды Науфаль, Попали ловчие в глухую даль. Охота всю пустыню потрясла: Газелям вкруг Меджнуна нет числа, И всякая спешит к Меджнуну дичь, Охотничий заслышав страшный клич. Пернатых стаи и стада зверей Меджнуна просят их укрыть скорей. «От гибели спаси ты!» — просят все, Убежища, защиты просят все… И странным происшествием таким, Противным всем обычаям людским, Был Науфаль безмерно удивлен: «Что это означает? — молвил он, — Я, кажется, в своем уме вполне! Благоговение внушает мне Событие, украсившее свет! Вы тоже это видите иль нет?» И несколько нашлось людей таких, Которые слыхали от других, Какая губит юношу печаль. Их выслушав, заплакал Науфаль: И он путем любви когда-то шел, И он блуждал в пустыне бед и зол! Границ не видит горю своему, Охота опротивела ему, Сказал: «О дивный эликсир — любовь! Ты молнией сжигаешь мир — любовь! Когда ты сердце жертвой изберешь, Войти не смеет в это сердце ложь. Вот рядом человек и дикий зверь, И зверь к нему ласкается теперь. Любовь! Столь чистым сделало твое Могущество Меджнуна бытие, Что звери в нем не видят свойств людских! Избавился Меджнун от свойств дурных, Лишился человеческого зла, — И сразу дикость у зверей прошла! Друзья! Не будем обижать зверей И лук и стрелы бросим поскорей, Собачьих свойств довольно в нас и так, — Покрепче привяжите всех собак!» И Науфаль, такой отдав приказ, К несчастному приблизился тотчас. Хотя в стада животных страх проник, Меджнун остановился все ж на миг, Приязнью к неизвестному влеком, Как будто был он с ним давно знаком. И Науфаль сказал ему: «Привет!» И поклонился юноша в ответ И молвил: «О, таким же будь и впредь! Благословенье — на тебя смотреть, И весь ты — солнце дружбы и любви, Сияют верностью глаза твои. Но странно мне: в довольстве ты живешь, С толпой невежественной ты не схож, Ты сыт, и людям голод не грозит, — Зачем твоя стрела зверей разит? Или других не знаешь ты забав, Или мучений требует твой нрав? Кто вправе кровь напрасную пролить Лишь для того, чтоб душу веселить? Наступишь на колючку в поле ты, И закричишь от сильной боли ты. Зачем же натянул обиды лук? Зачем готовишь зверям столько мук? Животным тоже душу дал аллах, — Дыханье бога есть и в их телах. Не будь убийцей. Стань душой добрей, Безвинных ты не истребляй зверей». И Науфаль, услышав эту речь, Пред ним не постыдился наземь лечь И молвил так, поцеловав песок: «О ты, чей дух воистину высок, Ты, непохожий на других людей, — Моей душой отныне ты владей! Я понимаю все твои слова И принимаю все твои слова. Не буду я преследовать стада: Себя убью, а зверя — никогда! И речь твоя в душе моей жива, Но выслушай теперь мои слова». Сказал Меджнун: «О чистый свет зари, Благословенный свыше, — говори!» И Науфаль ответствовал: «О ты, Кто стал примером вечной чистоты, О ты, кто показал мне правый путь, Сказав: «Вражду к беспомощным забудь», — Ты покорил мой разум навсегда, Беспомощным не причиню вреда. И я стремлюсь к сиянью твоему, Но я дивлюсь деянью твоему. Наперекор обычаям, пойми, Ты зверям другом стал, порвав с людьми. Ласкаешь ты зверей, людей боясь. Ужель тебе с людьми противна связь? Творения светило — человек, Предвидения сила — человек! Дрожа перед породою людской, Ужель среди зверей обрел покой? Я знаю, по какой причине ты Покинул мир, живешь в пустыне ты: Одной розовощекой ты смущен, Одной огненноокой ты сожжен. Но если так, прошу тебя: покинь На время некое зверей пустынь, И погуляй со мною в тех местах, Где ты навек запутался в сетях, Где дни твои в силке любви прошли! Хочу с тобой соединить Лейли; Благословит судьба такую цель, — В одну вас положу я колыбель. Нам не помогут просьбы и казна, — Поможет нам священная война. Подарки, деньги могут всех привлечь. Чего не скажет злато, скажет меч. Поможет нам небес круговорот, — Найду я деньги, соберу народ, Все мыслимые средства приложу, Но этот узел бедствий развяжу, А если будет против нас господь, — Твою беду сумею побороть: Тогда я сыном сделаю тебя, Твой светлый ум и сердце возлюбя. Но только ты друзей своих оставь, Животных диких и ручных оставь! Одной породы — люди все, поверь, Природы разной — человек и зверь!.. Коль встреча с ней— желание твое, Так приложи старание твое!» При слове «встреча» задрожал Меджнун, И слез горячих побежал Джейхун. От радости страдалец ослабел, От слабости скиталец онемел, Улыбка на устах, в глазах вода… И так заговорил Меджнун тогда: «На все твои слова, мой старший друг, Был у меня готов ответ, но вдруг Ты слово «встреча» произнес, и мне Все чуждым стало в дикой стороне, И в мыслях отошел я от всего. О, если обещанья твоего Тебе не даст исполнить рок людской, — Пусть служит голова моя ногой Прославленному твоему коню, Лицом своим — копыто заменю!» И так друг другу выказав почет, И видя, как друг к другу их влечет, Обрадовались близости своей, Один другого полюбил сильней, И тот, кто подал о свиданье весть, Меджнуна взять с собой почел за честь…

* * *

О ты, кто в жертву дал себя принесть Разлуке! Слышишь о свиданье весть? Пусть не дождется встреч твоя душа, Но даже весть о встрече — хороша!

ГЛАВА XIII

О том, как Науфаль потребовал от отца Лейли, чтобы тот выдал свою дочь за Меджнуна, а когда получил отказ, то решил пойти войной на племя Лейли

Кто много трудных странствий совершил, Слова в таком убранстве разложил: Когда два редких существа земли В дом Науфаля радостно вошли, Потребовал хозяин поскорей Своих красноречивейших людей, Чей опыт, знания помочь могли, — Велел им ехать к племени Лейли. Казны, подарков дорогих — не жаль! И приказал посланцам Науфаль: «Отцу скажите: «Ты, кому верны, Кому покорны счастья скакуны, — Послушай: Кайс, чье слово, как резец, Кто всех народных качеств образец, Любовью чистой воспылал к Лейли. Но крайний стыд и робость привели К тому, что изъясниться он не мог. И вот переступил он свой порог, Отца и мать покинул и родных И начал жить среди зверей степных. Он так любовью очарован был, Он так любовью околдован был, Так обезумел от своей Лейли, Что все его Меджнуном нарекли. Постиг науки всей вселенной он, И в смысл проникнул сокровенный он, В твоем народе знанья добывал И не забыл еще твоих похвал. Что думает отец и что творит, Узнав, что сын в огне любви горит? Хоть не был сыном он тебе родным, Ты поступить, как с сыном, мог бы с ним. Но очевидцев ты слова отверг, Ты боль живого существа отверг! Его ты сделал пленником скорбей. Влачил он жребий свой в глуши степей. Пусть это канет в вечность наконец! О, где же человечность наконец? Но поздно каяться. Таков наш путь: Прошедшее не в силах мы вернуть. Участье принял я в его судьбе, В степи нашел его, привел к себе. Мне сыном стал теперь и другом он, Простился со своим недугом он. Тебя прошу, к тебе взываю так: Да будет заключен скорее брак! Добро любое Кайсу дать я рад, Как нам велит обычай и обряд: Блестит жемчужиной своей венец, Рубины рядом — и светлей венец. Ты должен просьбу выполнить мою, Не то — страшись: обиды не таю!..» Вручив подарки и сказав слова, Мужей послал он с целью сватовства. Отец Лейли, безжалостный отец, — Собранием, приятным для сердец, Почтил высокое посольство все, Чтобы видели его довольство все. Людей с вестями принял, как гостей, И новость он узнал среди вестей. Враждебно эту новость встретил он, Послам — не вовремя! — ответил он: «Так было суждено, так хочет мир, Чтобы Фархара месяц и кумир, Краса, что расцвела в саду моем — Будь розою она или шипом — Досталась мужу славному в удел, Чтоб ею любящий другой владел. То приказанье — небом нам дано. Но даже было бы другим оно, Не вижу я причин — свой сан забыть, У Науфаля в подчиненье быть, Так поступить, как замышляет он, — Его желанья превратить в закон! И речь его, к тому же, в двух частях: Надежда — в первой, а в последней — страх. Обрадовал надеждой Науфаль, Но страхом усмирит меня едва ль… Той, что у многих отняла покой, Предназначается жених другой. Раскается ваш вождь в письме своем, — Он — там, мы — здесь без горя заживем, А если дела не поправит он, Пусть ненависть иль милость явит он. Проявит милость он — мы здесь сидим, Покажет ненависть — мы здесь стоим. Он к нам пойдет — и мы к нему пойдем. Войну начнет — и мы войну начнем». И так закончил, отпустив послов: «Идите. Я других не знаю слов!» И с тем ушли смущенные послы, Отказом огорченные послы.

* * *

И Науфаль, ответ узнав такой, Стал озабоченным, забыл покой, И голос чистой совести не молк: «Исполнить обещанье — вот мой долг!» Собрал он войско племени всего. Война! Война! — решенье таково. Меджнуну повелел вступить он в бой, Его поставил рядом он с собой, Помощником назначил, дал коня, Что создан был из вихря и огня, Одежду благовоньем напитал И голову тюрбаном обмотал. Меджнун то слезы льет, а то вздохнет: Не замечает, что б ни делал тот. Конь скачет, — ничего не скажет он, Конь станет, — мчаться не прикажет он… И вот готово племя для войны, Все воины по смелости равны, И чтоб Меджнуна храбрецы спасли, Повел их вождь к становищу Лейли. В становище пришли в расстройство все, Но сразу обрели геройство все: Всех воинов собрать заставил враг! И ненависти затянув кушак И видя приближение беды, Пошли навстречу, выровняв ряды. И небо, их восторг уразумев, И храбрость, и благословенный гнев, Свои дела творило хорошо, И часто говорило: «Хорошо!» И Науфаля воины, тверды И яростны, построились в ряды, И плотный пар среди равнин степных, Как от верблюдов пьяных, шел от них. Так встретились два смелых войска там, Чтоб славой подышать геройской там, Чтоб кровь пролить, чтоб ужас возбудить, Погибнуть с честью или победить. И конский вихрь селенья закрывал И жалости растенья вырывал. Степь задрожала, недрами гудя, И стали стрелы струями дождя. И звери заметались, видя смерть, Напоминая смерч и водоверть. Как змеи скручиваются в траве, Когда ударить их по голове, Свернулись копья — буквы «даль» кривей, Они — подобья ивовых ветвей. Двуострый меч могучим в битве был. В цирюльне той подобен бритве был, Но сразу гнев его обуревал: Не волосы, а головы сбривал! Как птица горя — каждая стрела, И вот она расправила крыла, И вот уже взлетела, и летит… Тут сразу жизнь из тела улетит! Взлетают стрелы в воздух наконец, И вот все небо в звездах наконец! Те звезды — несчастливые всегда… Но вот копье — падучая звезда — Проходит сквозь кольчугу: так игла Пройти бы легкий шелк насквозь могла! Кинжал единый миг в крови лежал, — И стал кровавым языком кинжал. Когда копье ломалось о копье, Друг друга брали воины в дубье, И в чашу головы, в пылу войны, Дубина пряталась, как бы в ножны! Войска напоминали стаи туч, И меч — как молния: блестящ, летуч, Степные звери — вихрь, издалека Гоняющий густые облака, И кровь подобна дождевой воде. И тонет мир в неслыханной беде! Зигзаги молнии при свете дня, — Как ноги богатырского коня! Убийством дышит в день войны ездок, Как богатырь отважен и жесток! Сыны арабов ревностны в бою: Зажгли, как пламя, ненависть свою. Два племени, две рати, две толпы, — Стоят над ними пламени столпы. Рать Науфаля — больше и сильней, И ярче ярость разгорелась в ней, Когда увидел это пламя враг, Он оробел, закрался в сердце страх, Отец Лейли свою заставил рать Путь робкой осторожности избрать, И видя: гибелью враги грозят, — Помчались воины его назад. Вечерняя настала тишина. Победа славная предрешена! И возвратился облаченный в сталь Довольный и веселый Науфаль, И выбрал он для сна удобный лог, И стан воинственный на отдых лег, И войско звезд, когда народ заснул, Несло ночной порою караул. Китайский хан покинул свой престол, И на него Хосров тогда взошел. [11] Короче: закатился шумный день, Упала на поля ночная тень. Решили оба стана боевых Отрядов несколько сторожевых Расставить на долине, на горе… Но что судьба готовит на заре?..

11

Китайский хан покинул свой престол,// И на него Хосров тогда взошел. —Согласно представлениям мусульман, китайский хан олицетворяет собой солнце, восходящее в Китае. Иранский хан Хосров является олицетворением ночи.

* * *

О ты, боец любви! Подай вина! Печалью мне объявлена война. Хмелея и смелея, — в правый бой Помчусь я с обнаженной головой!

ГЛАВА XIV

О том, как отец Лейли, поняв, что его ждет поражение, решает убить свою дочь, и тогда Меджнун, который увидел во сне это злодейское намерение, просит Науфаля прекратить войну

Кто сл'oва своего копье метнул, Калама так поводья повернул: Тогда как жаждет Науфаль войны, Его противники устрашены. Отца Лейли отчаянье берет: Он медленным увидел свой народ. Решил: дождемся бед, а не побед, — И воинов собрал он на совет, И долго люди спорили о том, Как прекратить войну, каким путем? Но споры прекратил отец Лейли: «Дни испытания теперь пришли! Что будет, если недруг победит И наше войско в бегство обратит, И Науфаль, всесильный, как эмир, Мою Лейли — мой светоч, мой кумир — Захватит в плен? Скорбей тогда не счесть, Погибнет наша слава, наша честь! Нам умереть придется со стыда Иль родину покинуть навсегда! Я гак решил предотвратить беду: Лейли я на рассвете приведу. Иглой стрелы одежду ей сошью, Нужна ей хна? Я кровь ее пролью, На землю пальму тела повалю И в землю ствол зарыть я повелю. Хотя она свеча моих очей, Цветущий сад она души моей, Она — мне дочь, и потому хочу, Чтоб ветер смерти погасил свечу, Чтоб осень разорила этот сад, Но только чтобы враг не знал услад! Пусть уничтожу юную красу, — Зато свою и вашу честь спасу!» И воинов обрадовал глава, Одобрили они его слова. Но Науфаля рать была сильней: Удача гордо реяла над ней.

* * *

Меджнуна жизнь похожа на туман, То счастлив он, то горем обуян. Как вспомнит о Лейли, о встрече с ней, — Его чело становится ясней. Поймет, чт'o племени ее грозит, — Смертельная тоска его пронзит. Сочувствует другим тот, кто влюблен: Великодушье — вот любви закон! Он горем был подавлен, угнетен, А счастье на глаза нагнало сон. Он дивный образ увидал во сне. Нет, девушку, подобную весне! Не девушку, а кипарис! О нет: Для солнца — страшной ревности предмет. И меркнет луч луны в ее луче! От головы до ног в шелку, в парче, Касалась легкою стопой земли. Меджнун узнал ее, свою Лейли! Остановилась на пороге вдруг, Поцеловала Кайса в ноги вдруг, Склонилася, чтобы его поднять, И сделала, чтобы его обнять, Для шеи ожерелие из рук. Сказала: «Верный друг! Нет, вечный друг! Решил отец, а с ним и весь народ, Убить меня, когда заря взойдет, Чтоб солнце жизни скрылось за горой, Чтоб стала кровь вечернею зарей, Чтоб стала кровь вечернею зарей, Чтоб я нашла жилище под землей. Мой друг! Судьбу мою благослови! Я раствориться жаждала в любви, Искала я в любви небытия, И вот исполнилась мечта моя! Чего хотела, для чего жила, К чему стремилась я — к тому пришла. Пришла к своей любви, к твоей любви. Прощай. Умру я завтра. Ты — живи». Из глаз прекрасных слезы потекли, И спящего покинула Лейли. Издал безумец исступленный стон, И сразу всех людей оставил сон. Стонал он и рыдал в печали там, А воины впотьмах кричали там: «Что это значит? Нет ли здесь врага?» Но к Науфалю быстро, как слуга, Меджнун помчался, горестью гоним, Поцеловал он землю перед ним, Заговорил, — а страх застыл в глазах: «О повергающий врага во прах! Прошу тебя, — вложи свой меч в ножны. Прошу тебя, — не продолжай войны. Ведя войну, воюешь ты со мной, В меня теперь вонзаешь меч стальной! Лук ненависти вырони из рук: Ты на меня направил этот лук!» Был озадачен Науфаль весьма. Подумал: Кайс опять сошел с ума? Расспрашивать страдальца начал он, И рассказал Меджнун свой вещий сон. И выслушал страдальца Науфаль, И погрузился в долгую печаль. И понял он: правдив Меджнун во всем, Он просветлен правдивым, вещим сном. Меджнун — прозрачный ключ с прозрачным дном, Он зеркало: мир отразился в нем. Но, всматриваясь в эту чистоту, Увидим только правды красоту!.. Когда пришла аравитянка-ночь, Семью младенцев-звезд отбросив прочь, Когда расставил юрты звезд, как встарь, На синем поле тюрков государь, — О сне Меджнуна, молнии быстрей, Распространилась весть среди людей. Одобрил весь народ его слова: «Уйдем назад, пока Лейли жива!» И с войском удалился Науфаль, А Кайс помчал коня в степную даль… О голос неба, ты меня призвал, Достоин ты бесчисленных похвал: Рабу — счастливую мне долю дал! О, лучше бы, прогнав, мне волю дал…