Лейли и Меджнун

Навои Алишер

ГЛАВА XXIII

О том, как Меджнун поднялся на гору Неджд, вспомнил свою Лейли и воспел джейрана

ГЛАВА XXIV

О том, как умерли родители Меджнуна, как Меджнун увидел их смерть во сне и пришел к ним на могилу

ГЛАВА XXV

О том, как страдала Лейли, узнав о смерти родителей Меджнуна

ГЛАВА XXVI

О том, как осенью погасла свеча жизни Лейли и улетела из клетки тела душа Меджнуна

И ветер осени дохнул чуть свет, И сад в соломенный окрасил цвет. Повсюду листья желтые висят, Как будто заболел желтухой сад. И ноги протянули, и легли Иные листья на одре земли, — Был стебель вытянутою ногой! Да, ждал кончины сад полунагой! Увы, осенний ветер был таков: Он отнял веру в жизнь у лепестков. Дрожали все деревья, все сады, В сараях темных спрятались плоды, Под натиском осенних холодов Лишились ветви листьев и плодов. День ото дня глядит печальней сад. Для пыли стал опочивальней сад! Безгрешным он, себя очистив, стал, Страною звезд он из-за листьев стал! Сто тысяч листьев светятся во мгле, — Сто тысяч звезд на вымокшей земле! Звезда — как зеркало, и взор привлек, Изображая ручку, стебелек. Нет отраженья

в зеркальном стекле, Ведь золото мы видим на стебле! Как слезы на лице любви чисты, На красных ветках желтые листы. Над купами деревьев воздух мглист, Письмо о смерти — каждый желтый лист. Разбросил ветер листья на воде, — Взгляни на воду: золото везде! О нет, вода блистает лезвием, А золото — ножнами назовем. Чудесен в эту пору виноград. Плоды червонным золотом горят, Как перстни на прекраснейшей руке. Иль это хна пылает вдалеке? Ушли те дни, когда светла роса, У гиацинта вьются волоса, Когда тюльпаны жгучи, как огонь, И красной краской пачкают ладонь. Пришли те дни унылые, когда Одета белым мрамором вода. Упрямый ветер не щадит дерев, Вздымает к небу свой протяжный рев, И соловей, страдая без тепла, Под собственные прячется крыла. Дохнул осенний ветер на весну, — Лейли к последнему склоняет сну. Вступила осень в розовый цветник, Цветку велела, чтоб к земле приник, Сровняла пальму сильную с землей, Сровняла розу с пыльною землей, Шафрана разливая желтизну, На осень переделала весну. Лейли, что садом красоты была, Что розой райской чистоты цвела, — Лейли осенней сделалась порой: Весна казалась осенью второй. Болезни ветер дул в лицо сильней, Распутались узлы ее кудрей. О, волосы арканами зови: Они арканы для людей любви! Царица прелести земной больна, — Освободила пленников она, И нет ограды узникам любви, Свободе рады узники любви, Один лишь пленник хочет жить в тюрьме. Но этот пленник — не в своем уме: Две брови пленник распростер сейчас, Чтоб радость не вошла в жилище глаз… Лежит в слезах царица красоты. Чтоб светом озариться красоты. К царице смерть-прислужница идет, Румяна на лицо ее кладет. Но пот бежит, как слезы по письму, — Он смыл румяна, индиго, басму. И сморщились медовые уста, Нет, запеклись пунцовые уста, От слов закрылись: надобно молчать, — Там прыщики похожи на печать! На подбородке впадинка была, — Теперь голубка там гнездо свила, То есть: голубку ожидает смерть, Открыла впадину земная твердь. И покрывало было ей дано: Фиалкового цвета полотно. То есть: на солнце, что навек зашло, Фиалковое облако легло… Решила: мир земной — уже чужой, Уже расстаться надобно с душой! От всех спешит избавиться она, И вот лежит красавица одна, И только мать она зовет к себе И говорит ей о своей судьбе: «Ты, чья душа моим жильем была! Не помни мной содеянного зла! Как жертву, отклоненную людьми, Мою больную душу ты прими. Я — только огорченье для тебя. Как вымолю прощенье у тебя? О, проживи я много тысяч лет, И то моей вине прощенья нет! Но губит осень все цветы в саду. Настало время: скоро я уйду… Смерть надо мной уже нависла. Нет! Она пришла! Таиться смысла нет: Ты знала все, в душе терзалась ты, Хотя незнающей казалась ты. Теперь, когда я в землю ухожу, Не плачь о том, что я тебе скажу, Не проливай потоки слез в тиши, Не разбивай своей больной души. Тебе тяжел, я знаю, мой совет. Но выполни, молю, другой завет: Пусть эту розу победил недуг, — Не плачь, когда цветок уйдет на луг, И если солнце навсегда зайдет, Пусть не затмится пылью небосвод. Но люди, звери, горы и леса Поймут твоей печали голоса. Пески сухих пустынь, полынь степей Услышат громкий стон твоих скорбей. И тот, кто болен, слаб и одинок, Кто весь — печаль от головы до ног, Чья жизнь сгорела в медленном огне, В ком вместо жизни память обо мне, — Как ветер, гонит он пустынный прах, Как эхо, обрывается в горах! — Когда услышит обо мне слова, Когда узнает он, что я мертва, Тогда расплавится его душа, С моей душою встретиться спеша. Отдаст он душу, обретет покой: Он оболочку сделает пустой. А то — среди живых пойдет ко мне, Как солнце дней моих, придет ко мне! Он, одержим любовью, подойдет, Как солнце, к изголовью подойдет, Печаль забудем, и любимый вновь Покажет людям, какова любовь! С моим он прахом прах смешает свой, Навек поникнет мертвой головой. Моей мольбе не откажите вы; Почет Меджнуну окажите вы. Любви почившей послужите вы, Его со мною положите вы. Мать! Ненависть забудь, поспорь со злом. Добро и милость сделай ремеслом. Меджнуну саван сшей — не согреши! Из покрывала собственной души. Меня в тот саван белый заверни; Два тела — милость сделай — заверни! Все нужное, как сыну, приготовь: С ним дочь твою соединит любовь. Для двух детей стели одну постель, Клади в одну и ту же колыбель!» Закрыв глаза от материнских глаз, «Меджнун!» произнесла в последний раз, Не вспомнила ни разу о Лейли… И руки смерти на лицо легли, И солнце смертная закрыла тень, И мать увидела свой черный день. И сердце неба кровью залилось: Крик матери пронзил его насквозь. И трижды мать вкруг ложа обошла, Шатер, на смерть похожа, обошла, Упала перед изголовьем ниц, Потом соленой влагою ресниц Лицо почившей стала щекотать, Как будто говоря: «Не время спать, Открой глаза, открой, смеясь, уста, Мне без тебя вселенная пуста!» Чтоб дать немного своего тепла, Под мышку руки дочери брала, — Но то, быть может, из объятий сна Лейли тянула за руки она? Откинув кудри от ее чела, Показывала, как Лейли светла, Как будто говоря: «Проходит ночь, Родился день, пора проснуться, дочь!» Поднимутся, быть может, вежды? Нет: На пробуждение надежды нет! И мать, воздев ладони к небесам, Дав распуститься белым волосам, Слезам кровавым вылиться из глаз, — Ногтями в старое лицо впилась. Как разрывает утро ворот свой, Рассыпав искры света над землей, Она, как ворот, грудь разорвала, — И светом сердца озарилась мгла. Взывала мать, рыдая: «Горе мне!» Стонала мать седая: «Горе мне! Мерещится спросонок это мне? Проснись, мой верблюжонок! Горе мне! Открой глаза: дай солнце нам опять, Чтоб захотелось девушкам гулять, Чтоб разбежались по саду цветы. Все ждут они: пойдешь ли с ними ты? Подруг нарядных много собралось! Дай гиацинты мне своих волос, Их локонами землю обовью, Их запахами землю оболью! Сокровищницу сладостной красы — Твое лицо — украсят две косы: Сплету я косы — будут две змеи Оберегать сокровища твои. Окрашу я глаза твои сурьмой, Окрашу брови я твои басмой: Глаза — мечи турецкие — должны Упрятаться в зеленые ножны. Твое лицо я нарумяню вновь: Прибавлю я своих царапин кровь. Я индиго на щеки положу, — Зрачок дурного глаза поражу. Я родинку поставлю на щеке, Как семечко в петушьем гребешке. И покрывала длинные твои На волосы накину я твои: Закрыта будет сторона одна, Другая будет сторона видна. Одену плечи в розовый наряд, — О нем с восторгом все заговорят. Ты с девушками племени пойдешь, Как искушенье времени, пройдешь, Всех освещая, обольщая всех, Пустынников святых ввергая в грех! Иди, — любимого найдешь в саду. Меджнун вопит и стонет, как в аду, В беспамятстве сейчас он упадет, Но жизнь вернет безумцу твой приход. Ты не придешь — он прибежит сюда, Что я смогу сказать ему тогда? Где слово я, в смущении, возьму? Как буду я смотреть в глаза ему? Не повергай в печаль друзей твоих! Ужель тебе не жаль друзей двоих? Ужель тебе не жаль двоих сердец?..» Так плакала. А за стеной отец О землю ударялся головой, Метался, ворот разрывая свой. Был весь народ в печали о Лейли. Народ кричал и плакал: «Вай, вайли!»

* * *

Я буду о Меджнуне говорить: О нем я не могу не говорить! Меджнун лежал на кладбище глухом, Там люди воскресения кругом, Среди могил свою печаль влачил, И был он чист, как жители могил. Когда бессильной сделалась Лейли, Он тоже лег, беспомощный, в пыли. Когда любимой овладел недуг, Любимый жертвой стал жестоких мук. То в светлом вымысле, то в ясном сне, Он был всегда с Лейли наедине. О ней одной он слушал голоса: То сердце чистое, то небеса Весть о возлюбленной ему несли. Когда старуха-смерть пришла к Лейли И пери чашу выпила ее, — Почувствовал безумец: острие Безжалостное прокололо грудь, И задрожало сердце, точно ртуть. И голос неба зазвенел в ушах: «О воинства скорбей великий шах! В державе горя — повелитель ты, Всех любящих сердец правитель ты, Они тебе приносят рабства дань. Не спи, герой страны страданья! Встань! Осенний вихрь в твоем саду сейчас! Подул самум — светильник твой погас! Все то, что соловьиное в тебе. Все то, что голубиное в тебе, Все мотыльковое ты собери, Скорее к поднебесью воспари: Подруга путешествия — луна, Но спутника все время ждет она, Ты будешь путешествовать с луной, Или придется ей уйти одной?» Хотя, как паутинка, был он слаб, И нитка задержать его могла б, Но тигром с ложа прянул он, едва Услышал эти вещие слова! Как солнце, как небесная газель, Он побежал, одну лишь видя цель: Он видел дом Лейли в мечтах своих! Держал он песню на устах своих, — Не песнь рыданья, не страданья песнь, А песнь свиданья, ожиданья песнь. Сокровища души держал в руке, Чтоб разбросать, как деньги, на песке. Он прыгал — мнилось: молния зажглась, Струится ливень радости из глаз. Горя любовью, солнцем стал земным. Бежали звери дикие за ним. В груди Меджнуна страха не найти. Он знал: никто не станет на пути. Боялись люди твердости его, Предсмертной светлой гордости его, — Бежали некоторые скорей: Боялись некоторые зверей… И вот Меджнун достиг дверей Лейли. Вот ждут его стада зверей вдали: Стоят спокойно, а народ вокруг Не чувствует от страха ног и рук… Когда, решив покинуть этот свет, Лейли давала матери завет, Тогда влюбленный появился вдруг, Пришел, как верный друг… Нет, вечный друг! Глаза — глаза желанные нашли: Глаза одно желание прочли. Возлюбленная руки подняла, Возлюбленному душу отдала. Возлюбленный склонился, не дыша: К возлюбленной ушла его душа. Попутчика себе Лейли нашла, Теперь дорога ей не тяжела!.. И люди без числа входили в дом, И двух усопших находили в нем, Событъю небывалому дивясь: Нерасторжима двух страдальцев связь! Все немотою связаны уста: Любовь Меджнуна так была чиста, Что смерть нашел в любви, как жил в любви, Две жизни души отдали свои! Когда огонь сочувствия погас, Такие речи начались тотчас: «Оборвалась двух слабых жизней нить. Как будем эти жизни хоронить?» Сказали: «Тех, кому возврата нет, В ком даже примеси разврата нет, Двух чистых, чья благословенна кровь, Кому жестокосердая любовь Ни разу в жизни счастья не дала, Чья смерть ужасна так и так светла, Кто, не вкусив любви в земном краю, Нашли сближенье вечное в раю, Двух разлученных, Кайса и Лейли, Соединим во глубине земли, Дадим навек соединиться им, Будь саваном одна гробница им!» Решили: справедлив такой совет, Розоволикой вспомнили завет, И, поступив, как требует обряд, Как поступать обычаи велят, В одних носилках понесли двоих, С невестой рядом возлежал жених. Два тела вместе в саван облеклись, В едином теле две души слились, Две грани здесь кристаллины одной, Две косточки миндалины одной. О нет, не косточки! — одно зерно: Из двух долей оно сотворено. Не двойственное видим существо, Единства здесь мы видим торжество. Два тела, как зерно, слились в одно: Не в саване, а в кожуре зерно!.. Украсили Меджнуна и Лейли, На головах носилки понесли. Душа, соединенная с душой, Они покрыты шелком и парчой. И вот в табут возлюбленных кладут, И в землю опускается табут. Два путника нашли приют в земле: Луна и солнце спрятались во мгле. Наполнил души всех влюбленных страх: И солнце и луна зарылись в прах, Свечу надежды погасил самум. Настало время для печальных дум, Нет больше над влюбленными царя, Луна зашла и не взошла заря! И дважды в день на кладбище текли Все родичи и весь народ Лейли, Над камнем плакали отец и мать, И страшно было стонам их внимать. Недолго плакали: в тепле земли Они отдохновение нашли… О ты, кто стал виною наших слез! Рыдай: две жизни прахом ты занес! Когда ушли две жизни в мир теней, Уйду и я с возлюбленной своей!