Лейтенант Хорнблауэр
Шрифт:
Этого Бушу было достаточно. Бони с его плоскодонными посудинами и армией, размещенной по всему побережью Ла-Манша, встретил своевременный и достойный отпор. Ночная вербовка, задуманная и проведенная в полной тайне, которую Буш целиком и полностью одобрил (он возглавлял в свое время немало вербовочных отрядов, и знал, как быстро моряки разбегаются при первом намеке на вербовку), обеспечит команду для судов, которые, в свою очередь обеспечат безопасность Англии. Кораблей в достатке, в каждом английском порту, а офицеров –
– Хоть раз они сделали то, что нужно, клянусь Богом, – воскликнул Буш, хлопая по газете.
– Но в чем дело? – спросила Мария. Она молча переводила взор с одного офицера на другого, пытаясь прочесть выражения их лиц. Буш вспомнил, что она заморгала, когда он разразился поздравлениями.
– Через неделю будет война, – сказал Хорнблауэр. – Бони не стерпит смелого ответа.
– Ох, – сказала Мария. – А вы… что же вы?
– Я назначен капитан-лейтенантом, – сказал Хорнблауэр, – и скоро мне дадут военный шлюп.
– Ох, – снова сказала Мария.
Секунду или две она мучительно пыталась совладать с собой, потом не выдержала. Голова ее клонилась все ниже и ниже, наконец, она закрыла лицо руками в перчатках и отвернулась от мужчин. Теперь они видели под шалью лишь ее вздрагивающие от рыданий плечи.
– Мария, – мягко позвал Хорнблауэр. – Мария, не надо, пожалуйста.
Мария повернула к ним зареванное лицо в скособоченной шляпке.
– Я н-н-никогда вас больше не увижу, – рыдала она. – Я была так счастлива с этой с-с-свинкой в школе, я думала, буду стелить вам постель и убирать вашу комнату. И тут это все.
– Но, Мария, – выговорил Хорнблауэр, беспомощно похлопывая рукой об руку. – Мой долг…
– Лучше б я умерла! Да, лучше б я умерла! – сказала Мария. Слезы текли по ее щекам и падали на шаль, глаза безнадежно смотрели в одну точку, большой рот скривился.
Этого Буш вынести не мог. Он любил симпатичных, пухленьких девушек. То, что он видел сейчас, раздражало его непомерно – может, оно оскорбляло его эстетическое чувство, как ни мало вероятно, чтоб Буш таким чувством обладал. Может его просто злила женская истерика, но если так, злила она его сверх всякой меры. Он чувствовал, что если ему придется еще минуту выносить этот рев, у него расколется голова.
– Пошли отсюда, – сказал он Хорнблауэру.
Ответом ему был изумленный взгляд. Хорнблауэру не приходило в голову, что он может сбежать в ситуации, за которую, в силу своего характера, был склонен винить самого себя. Буш прекрасно знал, что Марии надо дать время, и она успокоится. Он знал, что женщины, желающие себе смерти, чувствуют себя как огурчики на следующий же день, стоит другому мужчине потрепать их по подбородку. В любом случае он не понимал, зачем Хорнблауэру беспокоиться из-за того, в чем виновата сама Мария.
– Ох, – Мария шагнула вперед и оперлась руками на стол, где стояли остывший кофейник и тарелка с недоеденными отбивными. Она подняла голову и снова заголосила.
– Бога ради… – начал Буш с отвращением. Он обернулся к Хорнблауэру: – Пошли.
Только на лестнице Буш обнаружил, что Хорнблауэр не идет за ним, и не пойдет. И Буш не собирался его вытаскивать. Хотя Буш не бросил бы друга в беде, хотя с радостью отправился бы в шлюпке спасать чужую жизнь, хотя и стоял бы плечом к плечу с Хорнблауэром в самом опасном бою и дал бы себя изрубить за него в куски – несмотря на все это он не мог вернуться назад и спасти товарища. Если Хорнблауэр решил сделать глупость, его не остановишь. И, чтоб успокоить свою совесть, он сказал себе, что, может, Хорнблауэр и не сделает этой глупости.
В мансарде Буш сложил ночную рубашку и туалетные принадлежности. Методически перекладывая бритву, гребень и щетку, проверяя, чтоб ничего не забыть, он немного успокоил разошедшиеся нервы. Перспектива близкого возвращения на службу и близких боевых действий встала перед ним во всей своей восхитительной определенности, отгоняя прочь всякое раздражение. Он начал беззвучно напевать про себя. Стоит еще раз зайти в док – можно даже заглянуть в «Конскую Голову» обсудить потрясающие утренние новости: и то и другое разумно, если он хочет поскорее получить место на корабле. Держа шляпу в руке, он сунул свой маленький сверток под мышку и последний раз окинул взглядом комнату, убедиться, что ничего не забыл. Закрывая дверь мансарды, он все так же мурлыкал себе под нос. На лестнице, у входа в гостиную, он замер, держа одну ногу на весу, не потому что не знал, входить ему или нет, а сомневаясь, что же ему сказать, войдя.
Мария больше не плакала. Она улыбалась, хотя ее шляпка по-прежнему была скособочена. Хорнблауэр тоже улыбался: может он радовался, что не слышит больше рыданий Марии. Он посмотрел на Буша и удивился, увидев шляпу и сверток.
– Я снимаюсь с якоря, – сказал Буш. – Должен поблагодарить вас за гостеприимство, сэр.
– Но… – начал Хорнблауэр. – Зачем же прямо сейчас?
Буш снова говорил «сэр». Они столько пережили вместе, и так хорошо друг друга знали. Теперь приближается война, и Хорнблауэр для Буша старший по званию. Буш объяснил, что хочет успеть на почтовую карету до Чичестера, и Хорнблауэр кивнул.
– Пакуйте свой рундук, – сказал он. – Скоро он вам понадобится.
Буш прочистил горло, готовясь произнести заготовленные формальные слова.
– Я не высказал надлежащим образом мои поздравления, – торжественно произнес он. – Я хотел сказать, что адмиралтейство, назначая вас капитан-лейтенантом, не могло бы сделать лучшего выбора.
– Вы слишком добры, – ответил Хорнблауэр.
– Я уверена, мистер Буш совершенно прав, – сказала Мария.
Она взглянула на Хорнблауэра с обожанием, а он на нее – с безграничной добротой. В ее обожании уже обозначилось что-то собственническое, а в его доброте, возможно, что-то роде тоски.