Лезвие Мёртвой охоты
Шрифт:
Затрепетавшей сердечной мышцей, воспрянувшей печёнкой ощутил Шебуршёнов любезную всякому человеку сладость расправы над врагом. Горбатый Плючишнян давно отравлял Шебуршёнову жизнь своим смрадным дыханием, своим невозможно петушиным голосом, подлыми сплетнями своими и паскудным шпионством. И вот теперь Плючишнян отдан ему на суд и растерзание. Сверкнула молния в беспросветной
Пока старший подъезда, кинутый на пол, пытался, свински матюгаясь, встать на ноги, Аркадий закрыл дверь.
– Ты что, уёбок, творишь?! Совсем сбрендил, ебантей?! Зачем дверь закрыл?! Выпусти меня! Помогите! Убивают!
Горбун поднялся было на ноги, но Шебуршёнов с силой толкнул его локтем в грудь. Чтобы не вопил, чтобы не вонял тут, сучье вымя…
По-обезъяньи взмахнув кривыми, фиолетовыми от пакостных наколок руками, Плючишнян вновь полетел на пол. Блёкло-розовенькие, протёртые до известковых дыр самоварные астры на обоях да затянутые пылью щели ободранного пола – вот и все свидетели этого дела.
В коридоре на полу зачем-то стоял у Аркадия прислонённый к стенке молоток. Старый, тронутый ржавчиной молоток, которым Шебуршёнов иногда забивал гвозди и колол грецкие орехи. Отполированная годами и грязью рукоять привычно легла в ладонь. Плючишнян завизжал, увидев, как змеиная головка молотка несётся на него из-за шебуршёновского плеча. Она целила точно в лицо.
От удара лопнул левый глаз. Лопнул – и потёк по толстой щеке. Ангелы мести распалили Шебуршёнова злыми скрипками и барабанами! Сдохни, Плючишнян! Сам ведь напросился! Сам, сам, сам! Сам захотел себе такого конца! Сам избрал судьбу! Сам нашёл палача! Получай теперь! Ударами яростными, неотвратимыми заглушить ненужный, сопливый предсмертный визг! Быстро и свирепо разворотить переносицу, пробить лоб, проломить височную кость!
Лют и бесстрашен сделался в убиении Аркадий. Непривычно холоден и трезв стал его разум, рука обрела крепость железа, твёрдость орудия всесокрушающего.
Широко расставив тонкие ноги, стоял он над телом врага. Плешивая голова Плючишняна превратилась в
Внезапно некая идея – острая, подобная возбуждающему наркотическому разряду – кольнула сердце. Отставив молоток, Аркадий юрким, стремительным зверем метнулся в комнату. Вырвал из-под подушки клинок и вознёс над головой, любуясь и ликуя, и завороженно почувствовал, как ток чудесной силы потёк по руке, притянутый из запредельного мрака магической сталью. Надо скорее напоить это нежное, хищно изогнутое лезвие, выкупать в крови… Скорее, пока не остыл труп подъездного притеснителя и не сбежали из него последние микробы жизни!
Чёрным нетопырём-падальщиком вился Аркадий над трупом горбуна, примеряясь, прицеливаясь… И вот он вонзил кинжал в остывающее скользкое мясо, прямо во впадину солнечного сплетения – и почувствовал, как завибрировала в ладони рукоять. Клинок ожил! Резная свастика засияла тяжёлым рубиновым светом, закрутилась в золотом колесе, издавая мелодичный звон. Из центра её потекли мягкие кроваво-красные лучи. Подставив под них лицо, Аркадий почувствовал тревожное бархатное тепло. «Как после ядерной войны», – подумал он и радостно рассмеялся. Привиделись Аркадию многогранные башни и изумрудные купола, залитые сочащимся с небес пурпурным огнём. Красочными бликами замерцал вокруг Шебуршёнова окровавленный воздух. Неразбавленная чистая энергия космической одержимости запросто, будто к себе домой, вошла в его существование. Словно внезапно появилось у Шебуршёнова новое, непостижимое обычными зеркалами, лицо. «Я теперь Бог, – помыслил Аркадий, неторопясь почёсывая потные яйца, – великий Бог каннибалов».
Конец ознакомительного фрагмента.