Лгунья
Шрифт:
— Больше всех! — Ив потупленных глазах Киры сверкнул недобрый огонь. — Иногда я смотрю на него, и мне хотелось бы отомстить. Всем! Всем! Я знаю, что это глупо, несообразно… Но я так чувствую и все спрашиваю и спрашиваю себя: «Почему же он?.. Вот именно — он… Почему?.. Почему?.. Это такая большая беда… Иногда мне кажется…
— Полно, Кира. Полно, дружок… Жизнь — величайший дар, даже в тех случаях, когда человеку приходится испытывать всяческие страдания. А глухонемые — они жизнерадостны.
— Нет! Уж лучше вовсе не жить…
— Юность,
— Скажите, пожалуйста, вы заметили, что люди вообще не умеют думать? Они любят брать друг у друга — готовенькое.
— Нет, признаться, я этого не заметила… У тебя серьезные основания, Кира, быть зачисленной в Дефектологический институт. Я думаю, и более того, уверена, что ты бы работала хорошо… Но прикинь — смею ли я сделать выбор по внутреннему своему чувству?.. Вот если ты была бы студенткой, хоть вечернего факультета… Кстати, время еще не упущено. Ты могла бы попробовать… Конкурс в этом году большой, но что-то мне говорит…
— Лгать не стану… Не буду держать экзаменов. У меня на это есть веские основания.
— Не хочу быть назойливой. Подумай. Решишь сама.
— Я уже решила. Решила твердо. Значит, вы меня не берете?
— Нет. К сожалению, сейчас зачислить тебя не смогу… А кстати, тебе известно, что здесь зарплата невелика? Шестьдесят рублей. Может быть, это покажется маловато твоим родителям?
— Да что вы! Папа вообще и думать о том не думает, чтобы я работала. Он и мама хотели, чтоб я училась. Именно я… Мы… В общем, мы не нуждаемся. У нас даже квартира кооперативная. У меня отдельная комната. Но жить со своими я не хочу. И не буду… Мать третирует мое право на самостоятельность.
— Ага, — ответила женщина. — Разумеется, очень обидно, если тебя третируют. По-видимому, перед тем как тебя зачислить, мне бы следовало поговорить с твоими домашними. С отцом или матерью?
— Нет!.. Прошу вас. Я этого не хочу. Мне семнадцать… Своей судьбой я распоряжусь сама.
— Ну что ж… Понимаю, Кира. До свиданья. Рада была с тобой познакомиться…
— Я тоже! — улыбнувшись, сказала Кира и, опустив голову, тихо пошла к двери.
Когда, открывая дверь, она оглянулась, ученая, словно забыв о ней, продолжала дописывать ту страницу, от которой Кира ее оторвала.
«Отделалась!» — пожала плечами Кира.
— Дружок, — сказала женщина, поднимая голову, — оставь-ка свой адрес у секретаря… И не уходи такая сердитая… Надеюсь, мы еще встретимся. Если захочешь, можешь как-нибудь привести брата.
«СЕКСУАЛЬНАЯ ОЗАБОЧЕННОСТЬ»
— Скажи мне, Кира, по-доброму, как отцу: откуда ты вербуешь толпы этих мальчишек?
— Во-первых, я вовсе их не «вербую»… А во-вторых, в моем возрасте совершенно естественна некоторая сексуальная озабоченность… «Я очень, очень, очень сексуально озабочен. Не до шуток мне те-перь, не до-о
— Чего-о-о?!
— «Сексуальная озабоченность»! Не понимаешь?
— Понял! Настолько-то я тяну… Так вот: нет у тебя никакой… такой озабоченности. Все врешь. Вы-ыдумают: «сексуальная озабоченность»!.. Пойди проспись.
Белое солнце стояло над самой головой Киры.
Жара.
Москвичи служащие, сидя за письменными столами, обмахивались газетами, тетрадями, бухгалтерскими отчетами; в учреждениях посолидней включали электрические вентиляторы. Ветер, бегущий от вентиляторов, вздымал листки на столах.
Осоловев от летнего зноя, взмокшие люди внимательно следили за часовой стрелкой.
Жарко дышали московские мостовые. Не шелестели листья деревьев, припорошенные желтоватой пылью. Все ныло, все поджидало ночи, с ее обманчивой прохладой.
Неподалеку от рек, ручьев, луж легковые машины теснили друг друга. На пляжах и пляжиках молодые и старые москвичи безропотно и беззлобно касались один другого — задами и голыми пятками.
Хорошо окунуться, нырнуть и плыть, плыть, не глядя на берег, похожий на консервную банку с аккуратно выложенной штучной продукцией.
Словно крыло какой-то большущей птицы мелькает вдалеке парус… Бывают на свете яхты! Есть на земле нехоженые пути, есть верблюды и мулы.
И вот, допустим, остановился мул. Наклонил голову. А верблюд глядит своим личиком, древним и маленьким, печальным верблюжьим личиком вперед, вдаль. Покорны верблюжьи глаза. А ноги — шарк, шарк…
Приходит ночь. И вот, допустим, загораются над пустынями и над тайгой звезды.
Двое — лежат у костра. Расседланный мул бродит тихо по сочной лесной поляне. Нет! По горному кряжу в Кастилии… Нет!.. В Ламанче. В Ламанче… Только в Ламанче!
Ночь-ночь; хруп-хруп.
Спят белки, медведи… Тигры и все такое.
А люди не спят.
Отчего?
Вы думаете небось, они не спят потому, что готовятся к конкурсу: решают задачи, изучают классиков — Шолохова и др…
…Кира шла, не глядя по сторонам, и все говорила себе: «Я, кажется, что-то забыла, забыла… Но что же, что?..»
Ей накануне приснилось страшное межпланетное одиночество — великая чернота неба.
«Не нужно мне стратосфер. Я хочу умереть на земле, чтоб меня хоронили под кленом или каким-нибудь старым вязом».
И вот она умерла. И ее хоронят. «Как убивается бедная мать!» — говорит учительница английского.
Нежно-голубой (или розовый) гроб несут мальчики. Сева поддерживает отца. Нет! Лучше пусть отец поддерживает Севу. «Иван Иваныч, — говорит Сева, — я вашу дочь любил, но ни разу ей не сказал «люблю». — «Уж больно вы все учены! Ты что же думал, моя дочь какая-нибудь обыкновенная девочка? Нет. Она от этого умерла».
Кира идет по улице. Она размахивает голубой сумкой.
…Вот и метро. Подумав, Кира заходит в метро.