Либертанго
Шрифт:
Соседом по комнате оказался парень из Южно-Африканской Республики. Шон был белым человеком, его отец торговал в Кейптауне мотоциклами. Вместо того чтобы сидеть дома и помогать отцу вести бизнес, Шон уже несколько лет перемещался по миру, периодически зависая в интересных, на его вкус, местах. Так он оказался в кибуце.
Забавы капиталистов оказались Максу в диковинку. Одно то, что вполне обеспеченные люди едут в такую даль, чтобы забесплатно мыть туалеты или работать на кухне, мягко говоря, удивляло.
– Я мог бы всю жизнь просидеть на одном месте, зарабатывая деньги. Состариться
Макс искренне пытался понять.
Для начала ему досталась «блатная» работа. В кибуце имелась женщина-скульптор, и по территории были раскиданы многотонные мраморные глыбы, долженствующие отображать ее виденье мира. Вручив Максу тряпку и жестянку с пахучей мазью, скульпторша отрядила его полировать свои произведения под палящее солнце.
Иудаизм не поощряет изображения лиц и фигур, усматривая в этом посягательство на прерогативы Всевышнего и опасность, что богоизбранный народ в очередной раз сотворит кумира. Поэтому глыбы были обтесаны так, что в них лишь угадывался замысел автора: обнаженная женщина, буйвол, исполинское человеческое ухо…
Макс быстро усвоил, что начинать полировку следует сверху – иначе сам окажешься перемазанным не хуже статуи. К полудню очередь дошла до мраморной бабы. В два человеческих роста, черная и пышущая солнечным жаром – к ней было страшно приблизиться. Обжигаясь, с риском для жизни Макс закарабкался на статую и угнездился на высокой груди, обхватив ногами то, что символизировало голову. Жар от пылающих грудей прожигал брюки. Держа банку с мазью в одной руке, он полировал мраморную спину, пытаясь дотянуться до ягодиц.
– Камасутра? – весело крикнул Шон, идущий с ведром и шваброй по своим туалетным делам.
Приблизившись, он шлепнул бабу по раскаленному заду:
– Попробуй достать с земли. Или так эротичнее?
– Хочешь натереть ей задницу? – в тон ему отозвался Макс. – Или вообще меняемся: я мою сортиры, а ты тут развлекаешься.
– Нет уж, спасибо, – открестился африканец Шон. – Горячая черная женщина – этого и дома хватало!
Работа со скульптурами оказалась разовой, и Макса определили на кухню. Здесь поражал неподдельный энтузиазм волонтёров: американка, француз, англичанин – все работали как заведенные, да еще улыбались без видимых причин. С жиру бесятся, не иначе!
Ивриту здесь не учили, денег не платили. Пора было что-то предпринимать. Макс попросил выходной и поехал в ближайший город – Хайфу – провести рекогносцировку.
Он открыл банковский счет, купил джинсы «Levi’s» и выпил баночку кока-колы: ничего запредельного – фактически та же пепси. Ну а сама-то пепси здесь есть? Что-то не видать… В одной из лавок хозяин объяснил, что пепси нет и не бывает: торгуя с Израилем, компания «PepsiCo» лишится рынка в арабском мире. Эмбарго. Человек выразил надежду, что положение вскоре изменится. Он в этом лично заинтересован!
Макс шел без цели. Миновал центр, промзону и спальные районы. Петлял, шагая мимо контор, магазинов и мастерских. Сворачивал и шел дальше. Никто вокруг не знал, кто он такой. Никому до него не было дела. Он не был никому нужен.
Присев в тени здания на выступ фундамента, он закурил. Раскаленный воздух колыхался. Мысль плавилась и текла.
Раздался хлопок! – на асфальт шлепнулся целлофановый пакет и с головы до ног окатил водой. Сигарета погасла. Внимательно ее осмотрев, Макс поднялся, подошел к урне и опустил туда размокший окурок. Затем отступил несколько шагов от здания, задрал голову и стал произносить укоризненную речь.
Матерная брань – квинтэссенция родного языка, целительный экстракт, животворящая его сила. Посему владение живым словом еще во времена учения в гуманитарной спецшколе почиталось в их компании наиважнейшим.
Макс входил в раж, наращивая обороты и подбавляя громкость. Причин стесняться не было: никто вокруг не знал русского языка. Речь звучала как песня, неся лишь чистый, лишенный скабрезного содержания эмоциональный заряд.
На балконы высыпали люди. Затем попрятались. Лишь на третьем этаже, завороженные, остались двое парней.
Макс выдал завершающий аккорд и перевел дух. Ребята на балконе смотрели на него. Тот смотрел на них.
– Что случилось-то? – на чистом русском спросил один.
– Пакет с водой, – ответил Макс, указывая на мокрые футболку и брюки. – Ваши кидаются?
– Может, и наши. Дураков хватает.
– А кто здесь живет?
– Это университетская общага.
– Да?.. Мне бы обсушиться.
– Ну… поднимайся.
Ребята оказались соседями по комнате. Два года назад они совершили репатриацию – Леша приехал из Киева, Саша – из Москвы. В Хайфском университете они учили математику.
Макс обрисовал свою ситуацию.
– Иди учиться, – сказал Леша. – Государство оплатит.
– Да я, вроде, работать собирался…
– Это правильно, – одобрили Саша с Лешей. – Но с высшим образованием и зарплаты другие.
Мысль была хотя и резонной, но неожиданной: Макс привык, что в мире «инженеров на сотню рублей» всё с точностью до наоборот.
– Но я не знаю иврита.
– Мы тоже не знали. Год на подготовительном отделении – и можно поступать. Тем временем определишься со специальностью и поступишь, куда захочешь. Вернее, куда сможешь. Зависит от результата единого экзамена. А универов в стране несколько, сможешь выбрать по вкусу.
– И где самый крутой?
– Самый престижный? Считается, что в Иерусалиме. Там, кстати, и подготовительное отделение есть – на нём друзья наши учатся. Еще успеешь: сейчас август, а занятия только после Нового года начнутся, в октябре.
– После Нового года? В октябре???
– Ну да. Саш, когда в этом году Новый год?
– Эээ… В том году где-то в середине сентября был, значит, в этом – ближе к концу, наверное…
Ошибкой было бы полагать, что, покинув привычные берега, Макс в корне изменит ход своей жизни. Скрытые силы, формирующие мир и кующие кадры для его непомерного механизма, работали не переставая. Чтобы избежать уготовленной роли, необходимо было прилагать постоянные и неослабевающие, сознательные усилия. Но метафизическая подоплека событий была Максу пока невдомек.