Личное дело
Шрифт:
А суперрегалии сейчас можно иметь всякие, но тебя никто не будет знать. А можно не иметь никаких вовсе - как, например, Василий Шукшин. Я, упаси Бог, себя не ставлю рядом. Тот же Алейников никаких званий не имел. И был истинно народный артист: его - любили.
Раньше, конечно, присвоение званий имело другой смысл, другое значение. Оно напрямую зависело от административной иерархии, партийности. Знаете, как бывало? До присвоения звания актёр - человек как человек. А после - "Подать машину к подъезду!.. Да, а почему в гостиничном номере нет холодильника?"
Не хочется об этом особо говорить, разве что - ради самой правды, какая
Не званий мне не хватает. А знаете чего? Только одного - проснуться однажды утром в холодном поту, пробитым насквозь железным, ржавым гвоздём идеи, раненым в голову беспокойством ещё не созданного. А я часто просыпаюсь спокойным...
Когда появится холодный пот от жаркого вдохновения, брошу всё, что делаю сейчас, ради пропасти неизведанного. Хотя и не раз были в моей жизни роли, требующие определённого психологического отклонения, выворачивания себя наизнанку, до полного нервного истощения, как это было в работе над образами Раскольникова, князя Мышкина, Ивана Грозного, всё равно - до какой бы степени не приходилось себя выкручивать, надо, чтобы снова появлялась необходимость делать это. Лишь бы опять возникала цель, которая требует от тебя такой выкладки. Возникали бы новые задачи.
Из меня, видимо, некий элемент драматизма не вытравлен, этот ген не уничтожен. Загораюсь идеями, люблю талантливых людей. Но при этом у меня нет комплекса самоутверждения. Могу отдать роль другому артисту, если вижу, что он талантливей меня. Я это интуитивно ощущаю. Может быть, из-за этого в каких-то вещах я и проиграл. Зато выиграл по-человечески. Но далеко не всегда бывает так, что тебя со всем этим сразу понимают и принимают...
А "крёстными отцами" своими в кинематографе считаю режиссёра Валерия Лонского в современной тематике и Евгения Матвеева - в классическом репертуаре. По-настоящему всё началось с "Приезжей". Лонской первым сломал в моём сознании стереотип восприятия кинематографического образа - что называется, обратил глаза мои в душу. Между нами возникло, потом уже, полное взаимопонимание. Но далеко не сразу.
У него есть такое интересное признание, оставшееся в печати. Вот оно: "...Откровенно говоря, Михайлов поначалу мне не понравился. И не понравился не как человек, а как кандидат на ту роль, которую предлагал сценарий Артура Макарова. Мне казалось, что наш герой должен быть иным. И внешность у него другая, и темперамент. К тому же Михайлов очень своеобразно видел заявленный характер, что также шло вразрез с моими представлениями.
Лишь благодаря настойчивости второго режиссёра была сделана ещё одна кинопроба. Михайлов снова появился в группе. А когда съёмка закончилась, стало ясно, что я был не прав. Именно этот актёр..." - ну, и прочее, всякие хорошие слова потом.
В общем, дальнейшие наши поиски шли уже вместе. Моему герою деревенскому удалому шофёру Фёдору Бариневу в фильме "Приезжая" - пришлось с головой погрузиться в сложные метания совести, испытать ломку собственного гордого характера. И выйти к открытию доброты в себе, к открытию душевного тепла. И всё это - из-за внезапно вспыхнувшей любви к молоденькой учительнице, приехавшей в село из города.
Он ведь чем интересен, шофёр Баринев?
Эта энергетика образа, если он верно сыгран, должна потом передаваться и зрителю. Но... к этому можно только стремиться. А вот уловить происходит потом это таинство в полной мере или нет, - человеку уже не под силу. Тут недалеко и до самообольщения.
Очень важно, как проявляется человек в любви. По-настоящему любящий человек - он сильный и красивый. Такой мне интересен. Не изначально, а в преображении. В неожиданном раскрытии, к которому его подталкивает экстремальная ситуация. И доброту - я очень её ценю. Дорого человеческое умение быть по-настоящему добрым. И, если уж идти дальше, то мне крайне необходимо подчас как бы со стороны посмотреть на самого себя: а каков ты есть, играющий сейчас доброту? Проверить лишний раз - какие ты прячешь в себе недостатки? Может, ты не совсем такой, каким тебя видят люди?.. Надо разговаривать со своим вторым я. И в роли - и во всех ситуациях жизни.
Актёрская профессия - это диагноз. Люди, посвятившие себя ей, по-моему в хорошем смысле слова немножко ненормальные, они более обострённо ощущают время. Я всегда играл очень много, считаю, что мне повезло на роли. Они были очень интересными, глубокими. И сейчас, в Малом, я играю в дорогих мне спектаклях - в "Иване Грозном", в "Чайке". Но если актёр скажет, что у него всё состоялось, то ему надо уходить из искусства. Достигать ему там уже нечего. А живёт он в искусстве - только в стремлении достичь того, что им ещё не достигнуто, или не вполне достигнуто. В этом движении к недостигнутому как творческая личность он живёт.
Я например считаю, что с ролью в ленте "Одиноким предоставляется общежитие" режиссёра Самсона Самсонова мне повезло. Герой мой, бывший моряк, списанный на берег, неожиданно попадает в нелепое положение - его назначают комендантом женского общежития. Сценарий даёт вольный простор, чтобы характеры в комедийных ситуациях проявлялись в полной мере.
Правда, многим моим друзьям кажется, что в искусстве мне ближе всего по духу мятежные и мятущиеся русские интеллигенты - чеховские персонажи. Им больше нравятся такие мои работы, как доктор Астров, доктор Дорн. Собственно, эти герои - сам Чехов и есть... Но мне прежде всего интересна и важна личность героя. А социальная его принадлежность - это уже второй вопрос.
В той серии киноролей, которые я сыграл - майор Станицын в "Меня ждут на земле", Юрий Русанов в фильме "Риск - благородное дело", Гидо Торстенсен в "Похищении Савойи" и так далее - не во всех случаях, конечно, не совсем сбылось ожидание чуда. И это закономерно: у людей моей профессии остаётся вечная неудовлетворённость собой, своими ролями, как бы кто не выкладывался в работе. Был у меня период, когда я лет пять не снимался. Много предлагаемых ролей казались просто не интересными. Мне не интересно играть в игрища по типу американских фильмов. Когда в сценариях много крови, смертей, убийств, атрофируется чувство сострадания в людях. Зачем это всё насаждать?